Прима

— Николай был тем человеком, который издал приказ об отстранении Лары Лондон от участия в постановке "Лебединого озера", оставив меня, ее дублершу, на главную роль. Как и все в нашей труппе, я была в полном ужасе от известия о ее несчастном случае, а потом до меня стали доходить слухи, что "несчастный случай" — это нечто гораздо большее. На меня стали странно смотреть, когда я делала реверанс и каждый вечер, когда опускался занавес, грелась в лучах похвалы. Когда я пожаловалась Николаю, он ухмыльнулся и сказал, чтобы я не волновалась. Он сказал, что мир — это его устрица, и если он хочет видеть свою жемчужину в центре внимания, то ни одна блядь не сможет этому помешать.

— Когда до моего затуманенного мозга дошла правда его слов, я подняла руку, чтобы смахнуть с его губ усмешку. Он поймал мое запястье и выкрутил руку за спину, пока я не испугалась, что кость сломается так же легко, как ноги Лары. Он сказал, чтобы я больше никогда не пыталась сделать это. Я была настолько огорчена, что не обратила внимания на его предупреждение. Я назвала его ублюдком, сказала, что только трус отдаст приказ причинить боль невинной женщине. Я сказала ему, что он разрушил жизнь Лары, и потребовала, чтобы он отпустил меня.

Воспоминание о выражении его лица, когда я обвинила его в трусости, заставило меня вздрогнуть и подтянуть под себя ноги, словно мне нужно было стать как можно меньше.

— Он не сделал этого, не так ли? — тихо спросил Алек, его рука начала растирать маленькие круги на моей спине.

— Нет… нет, он не сделал этого. Вместо этого он прижал меня к ближайшей стене, задрал платье на заднице и расстегнул молнию. Он даже не потрудился снять с меня трусики. Он… он просто оттянул их в сторону одной рукой, а другой приставил свой член к моему входу.

— Он изнасиловал тебя.

— Он не назвал бы это изнасилованием. Он считал меня своей собственностью, с которой он мог поступать по своему усмотрению. Он говорил мне, что я забываю, что я ему принадлежу, что я не имею права его бить или предъявлять требования. Николаю было все равно, что я сухая, как пустыня Мохаве, и что он делает мне больно. Все, что его волновало, — это напоминание о том, что он — великий Николай Козлов, главарь братвы. Он хотел показать мне, что никто не трахается с ним — он трахается с другими.

— Стоп. Не надо мне больше ничего рассказывать, — сказал Алексей.

Мне так хотелось, чтобы это было правдой, и все же я знала, что должна продолжить. Я открыла рану, и ее действительно нужно было очистить, иначе у меня никогда не будет шанса снова стать свободной. Покачав головой, я продолжила.

— Он был жесток, вбивался в меня с такой силой, что при каждом толчке я ударялась щекой о стену. Как только он выпустил в меня свою сперму, он развернул меня и заставил встать на колени у его ног. — Я слышала, как мой голос становился все слабее и слабее, когда я вспоминала каждый момент той ужасной ночи.

— Он приказал мне сосать его до тех пор, пока он не станет достаточно твердым, чтобы снова кончить. Он сказал мне, что мы еще не закончили. Я помню, как оглядывала комнату, как болела каждая клеточка моего тела, как я умоляла глазами кого-нибудь… кого-нибудь помочь мне, хотя я знала, что этого не избежать. Каждый человек в комнате, а их было не меньше дюжины, принадлежал этому человеку. Он был прав. Никто не трахался с главой русской мафии и не жил, чтобы рассказать об этом. Очевидно, я затянула с ответом, и он дал мне пощечину, а когда я открыла рот, чтобы закричать, засунул внутрь свой член.

— Соси, сука, — сказал он. И я… Я сделала это.

— Это называется изнасилование, Клара. Скажи это… он изнасиловал тебя.

Я подняла глаза на Алека, ожидая увидеть отвращение, но все, что я увидела — это его непоколебимый взгляд.

— Скажи это, Клара. Скажи, что он тебя изнасиловал.

— Он… он изнасиловал меня, — сказала я и, несмотря на то, что мои глаза наполнились слезами, сказала, — Он изнасиловал мой рот, как изнасиловал мою киску. А потом… потом он изнасиловал мою задницу. Когда он закончил, он прислонился ко мне и сказал, что каждый раз, когда я выхожу на сцену, я должна помнить, что я звезда только потому, что этот ублюдок позволил мне быть ею. Он сказал, что пока он доволен моим выступлением, он будет следить за тем, чтобы не было других, кто осмелился бы даже ступить в центр внимания.

— Наконец он освободил меня из ада, в который затащил. Он оставил меня в смятении. Я помню, как лежала на белом ковре на его белом мраморном полу и удивлялась, почему на меху появились красные пятна. Только когда я пошевелилась, я поняла, что это моя кровь. Я не знаю, сколько времени прошло, и никогда не узнаю, как я наконец нашла в себе силы подняться и потащиться в ванную, когда солнце начало заглядывать за горизонт.

— Я даже не узнала женщину, которая смотрела на меня из зеркала. Мое лицо было в синяках, губы разбиты и распухли. Когда я подняла руку, чтобы вытереть мазок крови из уголка рта, я чуть не закричала снова. Рука болела так, как никогда раньше, и я подумала, не сломал ли он ее на самом деле.