Примадонна. Банкирша. Шлюха

- Прости… - с трудом выдавил он. - Ты не думай… Ты ничего не бойся, ладно? Мы поженимся… Только сразу никому не говори… Хорошо?

- Хорошо, Аркадий Михайлович, - послушно сказала Миледи.

- Просто Аркадий. Аркадий.

- Хорошо, Аркадий… Михайлович.

Они кое-как привели себя в порядок и вышли из школы вместе, так, по счастью, никого и не встретив.

- Ты как? - спросил он робко.

- Нормально, Аркадий Михайлович.

Вечером Жанна, не дождавшись звонка от подруги, сама набрала ее номер:

- Ну как?

- Да никак, - ответила Миледи.

- Что было-то?

- Да так… - сказала Миледи и замолчала.

- Ты не можешь говорить? Ладно, завтра все расскажешь.

Но ни завтра, ни потом Мидовская ничего не рассказала. Только загадочно улыбалась по своей привычке. Но учитель и ученица продолжали время от времени тайно встречаться на квартире у институтского приятеля Аркадия Михайловича, благородно уходившего на двухчасовые прогулки. Разговоров о женитьбе больше как-то не возникало. Они вообще почти не разговаривали, а сразу, сбросив одежду, устремлялись к дивану.

- Лапа!… - шептала Миледи, и это было едва ли не единственное ее слово за два часа свидания.

Они были слишком захвачены физической стороной своих отношений, чтобы думать о чем-то еще. Но вскоре подумать пришлось.

Однажды за завтраком Миледи, проглотив пару ложек овсянки, вдруг бросилась в туалет, где ее немедленно стошнило.

- Что случилось? - удивленно спросил пан Мидовский. - Верунчик, какой отравой ты накормила ребенка?

Верунчик закудахтала, что ребенок ест то же, что и все. Сутки Миледи продержали на крепком чае с сухариками. Но за следующим завтраком картина повторилась. А уж когда это произошло в третий раз, родители заподозрили беду. На дом была вызвана старая знакомая, гинеколог Берта Генриховна. Она осмотрела Миледи в спальне и, появившись в столовой, где пан Мидовский и Верунчик нервно звенели чайными чашками, объявила:

- Это токсикоз. Дама беременна. Около трех недель.

- Холера ясна! - воскликнул пан Мидовский и отломил сильными пальцами ручку от чашки. - Верунчик, тащи сюда эту маленькую курву!

Маленькая курва за это время успела позвонить Аркадию Михайловичу и сказать всего несколько слов:

- Я залетела. И родители уже знают.

Учитель, надо отдать ему должное, тут же примчался на такси, хотя был весь мокрый от ужаса.

- Мы поженимся, - заявил он с порога. - Я люблю вашу дочь, и мы поженимся. Хоть сегодня.

Пан Мидовский окинул этого щуплого, потного еврея ледяным взглядом. И это его будущий зять? Просто смешно!

- Значит, так, - сказал пан Мидовский, играя желваками. - Я вам скажу, что будет сегодня.

Даже сейчас. Прямо отсюда вы идете в школу и увольняетесь. И уже сегодня уезжаете далеко-далеко. Причем молча. Ничего не было. Вы меня хорошо поняли?

- Извините, но…

- Молчать! - прошипел пан Мидовский. - Беги отсюда, пся крев, и не оглядывайся, пока я тебе щипцами яйца с корнем не вырвал!…

Он вытолкнул онемевшего учителя на лестничную площадку и захлопнул дверь.

На следующий день родители увезли Миледи в Кемерово, где ей сделали аборт. Когда Миледи вернулась в школу со справкой об остром респираторном заболевании, Аркадия Михайловича там уже не было. Он исчез, точно растворился в воздухе. Может быть, действительно уехал куда-то далеко. Бодаться с паном Мидовским, имевшим в городе солидные связи, он бы не смог, даже если бы захотел. Да и в школе один лишь намек на роман учителя с ученицей мог просто уничтожить влюбчивого Аркадия Михайловича. Словом, так или иначе, о нем в городе больше не слышали.

Год 1976-й. Зоя

С той поры как у нее совершенно недвусмысленно оформилась грудь, отчим стал проявлять к падчерице повышенный интерес. Жили они в старом, давно готовящемся на снос доме без горячей воды. Мыться Зое приходилось на кухне, в большом эмалированном тазу. А мылась она часто, поскольку была чистоплотной, как кошка.

Так вот отчим вдруг взял моду - надо не надо заглядывать на кухню, где за ситцевой занавеской плескалась голая Зоя. Отчиму то спички надо было взять, то напиться воды из-под крана. Однажды он отвел занавеску и спросил хриплым, незнакомым голосом:

- Тебе спинку потереть?

Зоя не смутилась, но взгляд отчима ей не понравился.

- Обойдусь, - ответила она.

- Да ты не стесняйся, - гнул свое отчим. - Я ж тебе не чужой человек. Давай потру. По-семейному.

- Уйди! - крикнула Зоя и брызнула ему в глаза мыльной водой.

Отчим отступил, но помыслов своих, как видно, не оставил. С того дня Зоя то и дело ощущала на себе его тяжелый взгляд, стоило ей нагнуться или неосторожно поднять подол. Отчим норовил как бы в шутку шлепнуть падчерицу по крутому задку или коснуться ненароком ее груди. Зоя уворачивалась, возмущенно сопя, а мать, кажется, ничего не замечала.