Приманка для Коршунова (СИ)

С трудом подхватив сопротивляющуюся и бьющуюся в истерике Машу, пошёл в комнату. Пытался опустить её на кровать, но сестра обвила меня руками и ногами.

— Не уходи. Не уходи. Не отпускай меня. Не уходи.

— Не уйду, Маш. Никуда не уйду. Тише, мышонок. Тише. Всё. Всё хорошо. Всё. Тебя никто не тронет. Я обещаю.

Маша кивала, но всё теснее прижималась ко мне. Она рыдала не прекращая больше часа. Мне приходилось держать наготове её аэрозоль, если вдруг опять начнётся приступ. Но Маша просто отрубилась. Отключилась, уснув на моей груди. Сжимая меня даже во сне. Пришлось спать так всю ночь.

А потом Маша просто перестала спать без меня. Не могла уснуть, если я меня не было рядом. Я пытался лежать рядом, а потом уходить, когда она заснёт, но не прокатывало. Она тут же открывала глаза. Теперь Машка обосновалась в моей комнате. День проводила в той, что отвёл ей отец, а вечером приходила ко мне под бок.

Отец со мной не разговаривал. Смотрел мимо, игнорируя мои презрительные и полные ненависти взгляды. Стабильно переводил суммы на карточку на личные расходы, но избегал. А в мае у него началось обострение. Он следил за Машкой. Просто б**** ездил за нами везде. Стоял под окнами кафешки, где мы обедали. Ждал у школы, стоя под окнами. Пытался выловить её. Я понимал, что он может приказать своим шакалам, и они меня скрутят. Я понимал, что он снова может меня кинуть в подвал, а сам будет делать с Машкой… Я даже думать об этом боялся.

Я тщательно рыл. Искал на него компромат. Смог вырубить охранника и сделать так, чтобы все видео с камер видеонаблюдения транслировались на моём компьютере. Выяснив, что камер нет только в кабинете отца. Купить камеру слежения не составило труда, куда сложнее было найти удобный момент, чтобы попасть в кабинет отца, не спалившись. Но тут мне повезло. Отец взял всех своих цепных псов, уехав на приём, где был велик риск, что его грохнут. Жаль, что только риск…

Изредка я видел, что до отца доходит, что Машка не Варя. И в такие моменты он пытался загладить свою вину. Дарил подарки, пытался устроить семейные ужин, которые с треском проваливались. Потому что просветы в сознании этого ублюдка были кратковременными. Он упорно продолжает называть Машу Варей. Тянет к ней свои руки, пальцы которых я ломал ему уже пару раз за этот год.

Что больше всего напрягало — он меня не трогал. Напротив, суммы, которые поступали на карту для карманных расходов, увеличивались. Может, мразь понимала, что кроме меня его дочь никто не защитит от него?

Я снимал деньги с карты и откладывал на день, когда смогу купить или снять квартиру и забрать Машу из этого ада. Именно ада. Потому что с каждым днём отец становился всё безумнее. А его попытки выловить Машку учащались. У меня накопилось достаточно информации, которая поможет засадить ублюдка за решётку. До конца жизни.

Например, что теракт семь лет назад, когда автобус набитый пассажирами под завязку взлетел в воздух, был его заказом. Я сидел и не мог поверить тому, что слышал. Но голос отца, который обсуждал детали того происшествия и размышлял, поможет ли ему при выборах мэра города факт того, что он оказал финансовую поддержку семьям тех, чьи родственники погибли при теракте. В ходе разговора я понял, что этот ублюдок выстроил план на десятки лет вперёд. Он зарабатывал репутацию, чтобы потом она работала на него.

Только я понимал, что нужно дождаться совершеннолетия Маши. Чтобы её не забрали в детский дом. Этого сестра точно не переживёт. Уж лучше жить в одном доме с больным психом, которые не тронет, по крайней мере до выборов, чем в детском доме. Там свою нежную и пугливую Машку я точно защитить не смогу. А слабых не любят. Точнее любят. Поиздеваться.

Поцеловал сестру в макушку. Прижал к себе теснее, ужасаясь только от одной мысли, что кто-то причинит ей боль. Иногда моё желание её защитить переходило все границы. Я это знаю. Но ничего поделать не могу. Как тогда в актовом зале, когда накричал на Колючку. Как сегодня, когда увидел синяк на её руке. Вот просто накрыло яростью. Смело. Кроме шума в ушах я не слышал ничего. Шёл с одной целью — набить рожу рыжему. Особенно лишила последних остатков разума его фраза, сказанная тихо, чтобы только я услышал:

— Кукла моя, хочешь ты того или нет. Я люблю ей. Она будет моей. Как и Дашка.