Приморские партизаны

Соломон Гринберг когда-то преподавал научный коммунизм, в восемьдесят девятом году помогал местному прогрессивному профессору избраться народным депутатом СССР и помог, а потом, когда депутатов из межрегиональной группы всех стали назначать первыми губернаторами, тот профессор позвал Соломона Борисовича к себе заместителем, и Соломон Борисович до самого девяносто шестого года честно разваливал областную социальную сферу, а потом, когда губернатор проиграл выборы и вышел на пенсию, Соломон Борисович остался в тогда еще большой политике, и, каждые пять лет переизбираясь в областную думу по тому же округу, по которому его выбрали еще в те времена, когда он был властью, постепенно, по мере исчезновения демократов первой волны, превращался в последнего областного оппозиционера. Стены в его квартире походили на коридор провинциальной гостиницы, гордящейся своими знаменитыми постояльцами – на застекленных фотографиях Соломон Борисович был изображен в компании Гайдара, и Чубайса, и Явлинского, и Каспарова, и Касьянова, и Лимонова, и Навального, и Прохорова, были совместные фото с Лехом Валенсой, Горбачевым и Вацлавом Гавелом, были просто портреты самого Соломона Борисовича на фоне американского Капитолия, каких-то евросоюзовских зданий в Брюсселе и на чекпойнте Чарли в Берлине. Говорят, оппозиция нужна для того, чтобы рваться к власти, но Соломон Борисович не рвался не только к власти – вообще ни к чему. Его устраивала эта роль, ему нравилось быть единственным независимым депутатом в областном парламенте, отпускать иронические реплики во время единодушных голосований и задавать острые вопросы губернатору, когда тот встречался с депутатами. Ему нравилась эта жизнь, но теперь она закончилась, потому что так решил Богдан Сергеевич.

21

Жизнь в России суровая, но политические убийства – это все-таки редкость и случай исключительный. Новость о смерти Соломона Борисовича за ночь дошла до Москвы и всех там взволновала. Уже с утра перед зданием МВД на Житной какие-то молодые активисты, сменяя друг друга, стояли с плакатами «Убит депутат Гринберг, я требую найти исполнителей и заказчиков». После обеда неожиданно высказался и президент, по телевизору показали, как он приехал на какую-то подмосковную ферму, сфотографировался с телятами, а потом фермер его спрашивает – слышали ведь про депутата? «Меня проинформировали, – ответил президент. – Дело я взял под личный контроль. Пока о версиях говорить рано, но единственное что могу сказать – кошельки так не подрезают».

Утренний рейс из Москвы летел полупустым, и в аэропорту у выхода на посадку столкнулись двое заочно знакомых мужчин.

– О, и вы летите? – спросил высокий седеющий брюнет лет сорока маленького пожилого толстячка; на самом деле они были ровесники, но брюнет, московский оппозиционный лидер, старался следить за своим здоровьем и по нескольку месяцев в году проводил, занимаясь серфингом, на каких-то океанских курортах, а старик – тот полгода как вышел из тюрьмы. Полковник-спецназовец, он отсидел три года по обвинению в покушении на известного чиновника-либерала, и присяжные оправдали его не столько за недоказанностью преступления, сколько потому, что сами, как и все в стране, ненавидели того чиновника и желали ему всяческих неприятностей. Брюнета полковник тоже узнал – когда-то он был соратником того либерала по правительству, но в новые времена найти себя в системе не смог, стал, как это теперь называлось, несистемным оппозиционером и несколько раз даже отбыл по пятнадцать суток по новому митинговому законодательству, чем ужасно гордился, и полковнику руку протянул именно как «тоже сидельцу» – искренне, как будто знакомы сто лет.

– Это не я тоже, а вы тоже, – ответил полковник вместо приветствия, пряча руку за спину. – К Гринбергу своему едете?

– Да, конечно, – брюнет, кажется, не заметил, что ему только что демонстративно не подали руки; он вообще никогда не замечал никаких проявлений чьей угодно нелюбви, даже если его называли в лицо самыми ужасными словами – будучи уверенным, что не любить его невозможно, он спокойно сносил любую критику, просто не понимая, как его можно критиковать всерьез. Поэтому и с полковником он разговаривал как со старым другом, и полковник, слушая, злился на себя – понимал, что перед ним враг, но при этом ведь симпатичный и доброжелательный, одно удовольствие с ним разговаривать.

– Соломона я знал, конечно, – рассказывал полковнику брюнет. – Хороший мужик, мог бы и губернатором стать, или министром, а вон как вышло. Мне из Кремля передавали – они там тоже в шоке, все-таки это красная черта, ее у нас не переходят. Я думаю, просто так это им не сойдет, кем бы они ни были. Ну и Кремлю тоже не сойдет. Сейчас будут похороны, а вечером, когда люди с работы, митинг. Вы пойдете на митинг? Хотите выступить?

Полковник растерялся – на митинге он действительно собирался быть, но чтобы выступать – черт его знает, так неожиданно, да и нужно ли. Наверное, не нужно. И сразу же сказал вслух:

– Хочу, спасибо. Спасибо большое! – и протянул брюнету руку.

22