Приносящая надежду (СИ)

– Мне виднее. Я слушал, как ты дышишь. Лучше любой музыки. Погоди, дай мне еще глупости поговорить! Но я иногда действительно думаю, что это самое главное в жизни – слышать твое дыхание и ночной тишине. Все. С глупостями закончил. Теперь буду изрекать только мудрости.

* * *

Мудростей Лена не дождалась, зато шут действительно раздобыл несколько укромных уголков, а по совету Кариса набрался дерзости и обратился с просьбой к послу. Это было вполне логично: их взаимная неприязнь и осторожность шута в присутствии посла ни для кого секретом не были. И посол легко пошел навстречу, предоставив в их полное распоряжение крохотный охотничий домик в своих владениях, а Карис, в этих владениях бывавший, легко и без портального камня смог их туда переправить… то есть не к самому домику, его еще предстояло искать, но десантировались они примерно в нужный район. Черное платье осталось висеть на гвоздике в комнате в Ларме. В эту глухомань прибыла всего лишь пара горожан. Абсолютно не заинтересовавших ни крестьян в деревне, мимо которой шел их путь, ни даже встретившихся на дороге стражников: посмотрели, кивнули в знак приветствия и проехали дальше. И через минуту забыли. Ну и видели какую-то парочку. Худой мужчина, не шибко худая женщина, не первой молодости оба. Неприметные, она в дорожном плаще, он в серой добротной куртке, а «особая примета» в виде черной собаки с рыжими подпалами носилась по подлеску в стремлении непременно поймать птичку. Или хотя бы мышку. Ну на худой конец ежика облаять.

До домика они добрались только на следующий день, усталые и изрядно промокшие под зарядившим еще с утра мелким теплым дождичком. Дом был и правда мал, но назвать его хижиной было невозможно. Имелось все необходимое для жизни: немного муки, немного круп, соль, засахарившийся прошлогодний мед, очаг в одной комнате и кровать в другой. Шут немедленно занялся хозяйственными делами. Пока Лена переодевалась да разбирала их скудный багаж, он принес дрова и развел огонь, натаскал воды из журчавшей совсем рядом речушки – полтора метра ширины и метр глубины, но рыба водится, едва ведром окуня не поймал.

Наверное, подсознательно Лена ждала какой-то каверзы, какого-то шага братьев Умо или неведомого Кристиана, вообще пакости какой – но ничего не было. Может быть, потому что они с шутом отчаянно хотели, чтобы ничего не случилось. И ничего не случилось. Они прожили в этом домике почти три недели. Шут небезуспешно охотился, а рыбу они ловили втроем, Гару принимал в процессе активнейшее участие, все кидался в воду, едва завидев в воде отсвет от рыбьей чешуи. Тем не менее им удавалось наловить всякой мелочи на ужин. Лена ненавидела запах рыбы, так что чистил и потрошил ее шут, а жарила уж она. Вообще, Лена эти три недели вела себя как самая обыкновенная женщина: варила еду, подметала пол и, пользуясь тем, что шут уходил на охоту, грела воду и стирала не только свои вещи, но и его. Кто б мог подумать, что ей в радость будет тереть руками в корыте мужские рубашки да трусы! Шут разорался было, но Лена пригасила его вопли своей демонстративной кротостью, и он все понял, расхохотался и на следующий день притащил в наспех сплетенной корзинке много-много земляники, и они объелись так, что даже животы поболели.

Было неправдоподобно хорошо. Неправдоподобно. Они и говорили, и молчали, занимались всякими мелкими делами, чувствуя присутствие друг друга, и это было так хорошо, что лучше быть и не могло. Никого и ничего больше не хотелось. Лена честно пару раз звала Гарвина, чтобы доложиться, что все замечательно, и понятливый Гарвин сеансы связи не затягивал: живы-здоровы, и ладно, и без вас дел полно.