Принц для сахарской розы

Фарух заехал за нами, он был не один, рядом с ним сидел молодой араб, а на заднем сиденье – еще один. Мы уселись на заднее сиденье. К окошку водителя склонился наш элегантный переводчик и начал быстро по-французски передавать Фаруху некую информацию, которая касалась, скорее всего, нас с мамой.

Он так увлекся, так быстро говорил, просто сыпал словами, так красиво двигался кадык на его длинной загорелой шее, что мне начало казаться: вот сейчас за его спиной вырастет силуэт Эйфелевой башни…

Фарух, словно внезапно очнувшийся от очарования речи переводчика, оглянулся и беспомощно посмотрел на маму.

– Тут свит, месье, не бойся, поехали. Я тебе сейчас все объясню. – Она махнула рукой вперед, показывая направление. – Оран, рус леколь.

– Оран! – воскликнул Фарух. – Уи!

Переводчик смотрел на Фаруха счастливыми глазами:

– Галя, я все ему сказал, можете ехать совершенно спокойно.

– Спасибо, – вздохнула мама, – доедем, и не туда ездили.

Фарух вытолкал с переднего сиденья пассажира и усадил на него маму. Так и доехали, болтая всю дорогу: мама с Фарухом, я – с двумя алжирцами. С тех пор услугами переводчика мама не пользовалась никогда.

Фарух почти не говорил по-французски, но они с мамой быстро подружились и объяснялись прекрасно на смеси русских, французских и арабских слов, при этом оба эмоционально жестикулировали и, в общем, были вполне довольны друг другом.

В Оране нас поселили в одну из пустующих квартир многоэтажки. Утром мы с Юлей ходили на занятия в русскую школу, сдавали экзамены за четверть. После обеда мы с мамой были абсолютно свободны, и мама занималась тем, что прокладывала новые маршруты в незнакомом для нее городе. Юлина мама боялась. Поэтому мы с мамой чаще всего оказывались вдвоем.

Мама быстро осваивается, ей достаточно один раз пройти или проехать, как неизвестные доселе улицы становятся знакомыми, и путь по ним она найдет с закрытыми глазами.

Первое путешествие по Орану мама не рискнула начать в городском автобусе.

На остановке такси стояла небольшая очередь, и мама честно пристроилась в ее хвост. Уже третья машина должна была быть нашей, когда подошли двое молодых арабов и бесцеремонно встали перед нами. Не тут-то было.

– Сэ муа! – сказала мама и оттолкнула сунувшихся было к дверцам арабов. Те отшатнулись, скорее от неожиданности. И пока они разевали рты, мама уже царственно уселась на переднее сиденье, предварительно толкнув меня на заднее.

– Мадам рюс? – спросил водитель.

– Рюс, – подтвердила мама и старательно произнесла адрес: – Де Мортир сансиз.

– Уи! Сава бьен!

И мы поехали на улицу Мортир, сто шестнадцать.

Говорили о России, дружбе между народами и о маме, конечно.

Мимо проплыл сто шестнадцатый дом.

– Эй, месье, вон же он – Мортир сансиз! – спохватилась мама.

– Пардон, мадам! – таксист развернулся и подъехал прямо к искомому дому.

Они с уважением пожали друг другу руки, прощаясь.

Мы подолгу гуляли. Не знаю, что привлекало маму в этих прогулках. Я же рассматривала все, что попадалось на глаза: дома, витрины, людей. На площади у фонтана сидели арабские женщины. Их было много, и я спросила у мамы, почему они здесь сидят, разве они не должны быть дома?

– Нет у них дома, – резко ответила мама, – они брошенные…

Я не поняла, как это – брошенные? Разведенные?

Мама вздохнула и стала терпеливо объяснять…

Выброшенные женщины собираются стайками, закутанные с головы до пят в белые одеяния с капюшонами, похожие на больших грустных птиц. Они всегда молчаливы и ничего не просят. Подают им редко, если у брошенной женщины нет родственников, которые возьмут на себя обязанности по ее содержанию, то несчастную ждет только одно – смерть.

Законы на стороне мужчин, женщина бесправна. Алжирец может иметь четыре жены. На этот счет существуют всевозможные законы шариата. Но при желании закон можно обойти. Например, надоевшей жене достаточно трижды сказать «талык», и все – ты свободен, а она может выметаться, дети остаются у отца, мать к ним никакого отношения не имеет. Одновременно освобождается место для очередной четвертой жены.

Мама, проходя мимо отверженных, совала в робко протянутые ладошки монетки, старалась никого не обидеть.

– Мадам, америкен! – Несколько молодых арабов, одетых по-европейски, застыли в восхищении: богатая американка сорит деньгами!

– Мадам русская, – гордо ответила мама.

Арабы загоготали.

– Русиш швайн! – коверкая немецкий, заявил один из них.

– Сам ты свинья! – парировала мама и пошла прямо на ухмыляющихся мужчин. Арабы замолчали и расступились, пропуская ее.

Однажды мы зашли в кафе-мороженое и заказали по «Наполеону». Ничего особенного – простой пломбир, а в середине немного варенья. И столики высокие, я не доставала до края. Зато я видела длинные ноги совсем юной алжирки. Она стояла рядом с нами, распахнув свое бесформенное одеяние, под которым оказались мини-юбка, легкая красная кофточка и босоножки на высоченных каблуках. Девушка с удовольствием ела мороженое, забыв на время о законах и нормах приличия, вынуждавших ее закрываться от людских глаз.