Принц и Нищин

Развенчанный мегастар хотел сказать еще что-то, но его возможные слова были выкорчеваны с корнем пьяным воплем из кухни:

— Многа-а-а снегу н-навалило у колхознго дворрра… Гришка, Петька и Данила поморозили херрра!!

Мыскин признал автора этой вокальной партии: по всей видимости, это орал дедушка Воронцов. В последнее время дед спивался и на этой почве все ближе сходился с дочкой, Дарьей Петровной, и ее благородным семейством.

Аскольд хладнокровно выслушал соло дедушки Воронцова, а потом сказал:

— Надо отсюда выбираться. Только у меня такое самочувстввие, словно меня в стиральную машинку запускали. Мутит и полощет. У тебя есть мысли, как тебя… Алик?

— А они сейчас напьются, авось, что-либо и так выгорит, — неопределенно предположил Мыскин.

— Вряд ли. С ними оставили Толяна. Гриль — хитрая сволочь. Толян-то, верно, нажираться не будет. Но кто бы мог подумать, что он с Рукавицыным против меня играет?! Ведь ко всей этой истории, затеянной Фирсовым и Романовым, Вася и Гриль никакого отношения не имеют. Значит, у них своя игра. Ну-у-у!!

Восклицание Аскольда было вызвано тем, что, опровергая недавние слова о трезвости Толяна, послышался голос вот как раз последнего:

— Дед, что ты там втирал про бутылку в морозилке?

На кухне было весело. Тут кучковались дедушка Воронцов, Дарья Петровна, Гришка, который сидел на подоконнике, и Толян. А также дочка Гришки и ее сожитель. Они вели светскую беседу.

— Морозилка — это я, — тупо сказал сожитель, норовя упасть под стол.

— А помнится, когда я брал Берлин… въехали мы туда на танках, и… и командир, значится, мой говорит… иди, Иваныч… подымай фла… флаг… — бубнил дедушка Воронцов, не обращая внимания на то, что его никто не слушает, — сам товарищ Сталин… Иосиф Васси… Висса… Васси… льиваныч честь такую… а командир мой покойный Егор Лексеич… его убили под Курском… грит… Сожитель с грохотом упал под стол. Толян мутно посмотрел на него, Гришка пожал плечами, а дедушка Воронцов пробормотал: «Е-эх… не та молодежь пошла… раньше… раньше и голубей было больше, и срали они меньше…» — а вдруг врезал сухоньким кулачком по столу и заорал визгливым «козлетонистым» фальцетом:

— Я убит подо Ржевом… в безымянном болоте… где-то тама… на левом… пррри жестоком налете!!

— Какой начитанный старичок! — сказал в комнате Мыскин. — Твардовского цитирует.

Прошло около двух часов. На кухне все мирно дремали, Дарья Петровна глядела сквозь стакан и думала о своем, о женском. Аня ушла с Толяном в соседнюю комнату. Смертельно пьяный Гришка сидел на подоконнике и матюгался на закат. Дедушка Воронцов лягал холодильник и во всеуслышание удивлялся тому, что молодежь нынче пошла не та. Он снова процитировал «Я убит подо Ржевом», а потом, исчерпав свое знание классика советской поэзии одним четверостишием, поднялся, включил горелку газовой плиты и стал подставлять туда спичку. Спичка потухла, не коснувшись пропановой струи, дедушка Воронцов нечленораздельно выругался, скосив глаза в пустой спичечный коробок.

— На антресолях спички есть, — пролепетал дедушка и полез в туалет, где на пропыленной грязной антресоли хранился всякий заскорузлый пыльный хлам.

Спички он нашел, скажем, через полчаса, а когда вошел в кухню, пересчитав при этом все дверные косяки, тут же вспомнил, что уже в течение тридцати, а то и тридцати двух минут воздерживается от курения любимых папирос «Прима».

И тут дед понял, что как будто что-то не так. Нет, ни Гришка, сидевший у окна и показательно дышавший через форточку свежим воздухом, ни спящие Дарья Петровна и горе-сожитель не почувствовали сильнейшего запаха газа. Аня и Толян, если судить по сочащемуся через стенку пыхтению и стонам, тоже были чем-то заняты, потому и они утечки не уловили. Зато пленники, которые были в самой дальней комнате — почувствовали.

— Эй, Гришка!! — наперебой орали из комнаты, судя по осипшим голосам, уже не первую минуту, Аскольд и Мыскин.

— Подними свое заскорузлое жопище и закрой газ… ты, синерылый сморчок!!

Гришка не слышал. Дедушка же Воронцов не понял, что имеют в виду. Вероятно, он подумал, что мерзкие негодяи имеют в виду кишечные газы. Но в тот момент, когда до него все-таки дошло, что он забыл перекрыть горелку и что наглухо запертая кухня полна газа, дрожащая старческая рука уже машинально чиркнула спичкой…

Прикурить свою любимую папиросу «Прима» дедушка уже не успел.

Перед глазами возник клуб нестерпимо яркого пламени, и любимый дедушка Сережи Воронцова даже не смог понять, что это все, что его жизнь закончена и скоро он свидится и с Иосифом «Вассильиванычем», и со своим убитым под Курском командиром Егором Лексеичем, и с Алеександром Трифоновичем Твардовским, чье лучшее стихотворение о войне он только что процитировал. Рухнули трухлявые стены старой «сталинки». Аню и Толяна привалило целым громадным блоком. Дарья Петровна и сожительтак и не проснулись. С концами.

А Гришку Нищина — самого счастливого — взрывной волной выкинуло из окна, что спасло ему жизнь.

* * *