Принц (ЛП)

Класс сохранял молчание. Кингсли взял в руки Библию и начал листать ее. Возможно, если бы Бог был на его стороне, то он нашел бы страницу или нужный стих. Стернс тоже был в этом классе богословия, сидя в другой стороне, у окна, в самом холодном месте в классе. Несмотря на то, что он приходил первым, он мог бы сесть возле камина, но он никогда этого не делал.

- Ни одного ответа? – отец Роберт развернулся лицом к классу. – Кто-нибудь?

Кингсли увидел, как отец Роберт взглянул на Стернса, который, казалось, подавил вздох.

- От Матвея двадцать два, стихи двадцать семь - двадцать восемь, - сказал Стернс, когда стало ясно, что никто больше не будет говорить.

- Очень хорошо, мистер Стернс. Вы можете процитировать эти стихи для нас?

Процитировать? Кингсли уставился на Стернса, который, казался самим воплощением академического совершенства. Его школьная форма была безупречной, и каждый волос на его светлой голове был на своем месте. Как бы Кингсли ни старался, он все равно выглядел растрепанным и помятым. Отец Генри всегда дразнил его по этому поводу, говоря, что тот всегда выглядит так, словно только что вылез из постели. Если бы.

Не открывая своей Библии, Стернс заговорил.

– “Иисус сказал ему: Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим. Сия есть первая и наибольшая заповедь”.

- Очень хорошо, мистер Стернс. И какое же отношение этот стих имеет к нашей дискуссии о разуме и сердце?

- Иисус проводит различие между разумом, сердцем и душой. Они являются отдельными сущностями.

Отдельными сущностями? Глаза Кингсли расширились от сказанного Стернсом. Кто преподавал в классе?

- Является ли это доказательством того, что разум и сердце и душа совершенно отдельны и не имеют ничего общего друг с другом? - продолжал отец Роберт.

Он махнул рукой на десять учеников в классе, словно пытаясь побудить их к ответу. Но ответа не последовало.

- Мистер Стернс?

Стернс сел ровнее.

- Не обязательно. Тринитарная формула*, которая предписывает креститьсяво имя Отца и Сына, и Святого Духа, была утверждена как догмат Первым Константинопольским собором*, не взирая на то, что Троица содержала в себе три отдельных ипостаси, она также была единосущной. Когда Иисус говорит нам любить Господа нашим сердцем, душой и разумом, Он говорит нам, что они триедины в одной сущности, как и Бог.

- Очень хорошо, мистер Стернс. Теперь, если мы вернемся к катехизисам…

В то время как все в классе открыли свои книги, Кингсли мог только продолжать пялиться на Стернса. На миг тучи за окном разошлись и лучик солнца, которого не видели много дней, заполнил аудиторию белым светом. Кинг мог сосчитать каждую ресницу, обрамлявшую глаза Стернса. И пока солнце не спряталось за тучу снова, Кингсли сидел, затаив дыхание.

Солнце исчезло. Он выдохнул. Стернс повернул голову и встретился с бесстыдным взглядом Кингсли. Кинг знал, что должен отвернуться. Вежливость требовала этого от него. Рассудительность требовала этого от него. Если он не прекратит пялиться, он чувствовал, что и отец Роберт и сам Стернс потребует этого от него.

Но он так же не мог отвести взгляд, встреться бы он лицом к лицу с самим Богом.

Пока Питер читал из катехизиса, Стернс встал и, не спрашивая разрешения, покинул класс. Отец Роберт не сказал ни слова, чтобы остановить его, просто продолжал беседу с другими студентами. Сердце Кингсли колотилось, руки сжались. Если бы он сидел в кресле Иуды (орудие пыток), ему, наверное, было бы не так неудобно.

После десяти секунд попыток усидеть на месте, он встал и последовал за Стернсом. Оказавшись в коридоре, Кинг беспокойно огляделся. Стернса нигде не было видно. В какую сторону он направился? Вперед? Назад? Наверх?

Кингсли понятия не имел, почему он был охвачен этой манией, этой абсолютной потребностью следовать за Стернсом. Но он уже это сделал, оставил класс без разрешения. Обратного пути нет.

Он услышал стук шагов по кафельном полу, отдающихся эхом от бетонных стен. Помчавшись на звук, Кингсли нашел Стернса, расхаживающегося по площадке между третьим и четвертым этажами, с маленькой Библией в руке. Стернс остановился и повернулся к Кингсли. Он не говорил. Кингсли открыл рот. Но слов не последовало.

- Вы ушли, - сказал он, наконец, переходя на французский язык. - Vous avez quitt'e.

Vous? Они были равными, учениками той же школы. Почему Кингсли автоматически использовал vous вместо более привычного tu?

- Tu as quitt'e aussi. Ты также ушел.

Tu. Не vous.

- Я последовал за тобой.

Кингсли чувствовал себя более чем глупо, констатируя очевидное. Но у него не было других слов, никаких других причин. Что он мог объяснить? Он был здесь, потому что он был здесь.

- Почему ты ушел?

Стернс пристально посмотрел на него, прежде чем сновапродолжить свое хождение взад-вперед.

– Мне позволено уходить.

- Я знаю. Тебе позволено делать все, что ты хочешь. Но это не ответ на вопрос. - Кингсли вперился в него взглядом, снова переходя с английского на французский. - Pourquoi?

- Ты пялился на меня.