Принц Вильгельм I Оранский. В борьбе за независимость Нидерландов от Испанской короны

Краеугольным камнем тогдашней политической теории являлось уважение к власти. Но уважение к власти означало уважение к суверену, поставленному свыше, или феодалу, права которого освящены традицией. Вильгельм понимал значимость этого уважения, и все годы, пока шло восстание, заявлял о своей верности Филиппу, потому что только при таком условии другие короли и принцы могли считать приемлемым для себя союз с ним. «Отправной точкой восстания, – писал он Екатерине Медичи, – стал не бунт, а решимость Нидерландов как государства в целом отстоять свою жизнь и привилегии». Ни один из правящих принцев не мог полностью поддержать его как бунтовщика, и, хотя иногда они ему помогали, когда это казалось им выгодным, они могли без зазрения совести обойтись с ним, как с изгоем, не имеющим никаких привилегий, то есть предать и отвернуться от него. Человек, поправший узы верности, мог ожидать – даже от тех, кого считал своими друзьями, – не лучшего отношения, поскольку нарушенные им самим связи больше его не защищали, а других у него не было. Окончательным приговором отступникам и предателям в такой ситуации всегда было объявление вне закона.

«Апология» должна была изменить все это и повернуть обвинения против самого Филиппа, доказав, что это Филипп – суверен, а не Вильгельм – вассал первым нарушил свой долг. В истории политической мысли это было первое практическое проявление новой политической теории, выдвинутой философами-кальвинистами. Если суверен не исполняет свой долг, говорили они, народ не только имеет право, но и обязан свергнуть его. В то время среди придворных Вильгельма был француз Дюплесси-Морне, повсеместно считавшийся автором недавно опубликованной книги «Vindicae contra Tyrannos» («Иск против тиранов»), в которой впервые были четко изложены положения этой теории. Его личное влияние на «Апологию» очевидно.

В сопроводительном письме к Генеральным штатам, опубликованном вместе с «Апологией», Вильгельм заявлял, что для него нет большей чести, чем быть осужденным врагами Штатов. В первом параграфе он вспоминал старые времена и то, насколько высокое служение его семьи выгодно отличается от поведения Габсбургов. Он описывал доблесть и преданность, отличавшие дом Нассау на службе у справедливых правителей. Обозначив, таким образом, свою позицию – что может показаться нам странным, но было очень важно в то время, – он переходил к разоблачению позиции Филиппа. Вначале шли личные обвинения, поскольку, основываясь на слухах, Филипп объявлял Вильгельма двоеженцем, женатым на монахине, и вероятным убийцей своей первой жены. В ответ Вильгельм обвинял короля в убийстве своего старшего сына и своей третьей жены, а также в инцесте, поскольку тот женился на своей племяннице. Эти персональные выпады, шокирующие, но хорошо известные нашему современному сознанию, не имели своей целью возбудить общественный интерес к пикантным подробностям, скорее, они были адресованы политикам и образованным людям как доказательство того, что Филипп был неподходящим носителем той власти, которую Господь дарует королям. Только по этой причине Вильгельм решился обнародовать скандалы, которыми в течение долгих лет его царствования был окружен скрытный король Испании. Возможно, он действительно велел удушить своего жестокого сумасшедшего сына, дона Карлоса (доказательства по сей день отсутствуют); он определенно женился на своей племяннице, на что получил обычное необходимое в таких случаях церковное разрешение; и так же определенно не убивал свою горячо любимую третью жену. У нас так долго принято было думать, что личная жизнь человека не касается общества, что нетрудно забыть, какими важными были эти вещи во времена, которые, хотя часто были более грубыми, чем наши, считали божественное одобрение чрезвычайно важным. Состояние души Филиппа или Вильгельма имело непосредственное отношение к их правоте перед Господом.

Далее Вильгельм обсуждает принципы своей политики и причины, по которым он делал то, что делал. Он писал о неосмотрительности покойного короля Франции в лесах Шантильи в 1559 году и о том, как чувство жалости и понимание своих обязательств побудили его встать на защиту Нидерландов. Он постарался наилучшим образом собрать все аргументы, полагаясь на память, поскольку его бумаги за этот период были уничтожены. Но за это время произошло так много событий, что человеческий мозг не в состоянии все помнить, поэтому он путал события и неверно соединял их вместе. Конечно, на «Апологию» нельзя полагаться как на исторический документ, но как документ психологический она имеет большую ценность, поскольку показывает, какие события и сцены запечатлелись в мозгу Вильгельма, а какие стерлись и перемешались. Да, ошибки не позволяют использовать этот документ для какой-то определенной цели, впрочем, было бы куда более удивительно, если бы Вильгельм смог ясно и точно описать все свое прошлое, если бы он четырнадцать лет спустя помнил слово в слово, что, когда и где сказал ему Эгмонт.