Принц Вильгельм I Оранский. В борьбе за независимость Нидерландов от Испанской короны

Насколько он преуспел? Не совсем, но все же сверх всяких ожиданий. Самые опасные кальвинистские экстремисты ушли со сцены, религиозный мир на Юге был более или менее достигнут. Парма удерживал валлонские провинции, но только их и расположенный на окраине Люксембург. Тринадцать из семнадцати провинций согласились на альянс с Анжу; тринадцать из семнадцати приняли предложение Вильгельма об учреждении центрального исполнительного совета, который должен был заниматься военными и финансовыми вопросами. Зимой 1580/81 года, три года спустя после бури разочарований на Юге, Вильгельм мог оглянуться и признать, что его достижения превзошли все ожидания. Он спас не только часть Нидерландов, говорившую на фламандском, но и спас Нидерланды в целом со всеми их противоречащими друг другу правами и внутренними раздорами, с их храброй, опасной и незащищенной независимостью. Наконец-то он мог весело провести Рождество в кругу семьи. Мари де Сент-Альдегонд, дочь его первого министра и главная фрейлина его жены, выбрала момент и поднесла принцессе и принцу Оранским свой альбом, чтобы они сделали записи. «Je maintiendray», – написал через всю страницу Вилгельм. Ниже Шарлотта добавила своим красивым летящим французским почерком испанскую фразу: «Una sola aurora ha de veneer mi noche» – «Всего одна заря способна победить ночь». Шарлотта не знала испанского, и есть подозрение, что это одна из тех пометок, которые пару раз делал Вильгельм, очень похоже имитируя ее руку. «Una sola aurora…» Их заря действительно наступила.

Пока «Апология» экземпляр за экземпляром выходила из-под печатных станков Делфта и Лейдена, чтобы отправиться в книжные лавки всей Западной Европы, в мае 1581 года в Амстердаме собрались Генеральные штаты Объединенных Нидерландов, чтобы подготовить декларацию о независимости. Это заняло больше времени, чем они думали, и, когда летняя жара начала испарять воду из каналов, а споры по-прежнему не подавали признаков скорого окончания, делегаты переместились в прохладный аристократический, едва превосходивший по своим размерам деревню городок, который в давно минувшие дни был столицей Голландии и чье название С.-Гравенхаге, что означает «графский участок», напоминает о тех феодальных временах. Этому событию суждено было дать Гааге шанс вернуть ее былую славу. Здесь 24 июля Генеральные штаты заложили основу своего окончательного разрыва со своим господином королем Испании, провозгласив Вильгельма принца Оранского главой правительства до тех пор, пока не будет найден новый суверен. Здесь же на следующий день они отпраздновали свой выбор официальным банкетом. Мы почти ничего не знаем об этом банкете, даже то, присутствовала ли на нем Шарлотта, хотя более вероятно, что там присутствовали одни мужчины. Неизвестно, взял ли туда Вильгельм своего четырнадцатилетнего сына Морица, поскольку случай был не из тех, когда стоило акцентировать внимание на династии, тем более что он снова отказался занять трон суверена. В тот вечер в Гааге праздновали рождение нации, а не триумф одного человека, а если и триумф человека, то только потому, что многие из собравшихся делегатов видели в принце Оранском олицетворение этой нации.

Мы знаем, как выглядел Вильгельм в том 1581 году, поскольку делегаты сочли событие достаточно значимым, чтобы пожелать иметь его портреты на стенах своих ратуш, и большое количество портретов, висящих по сей день в галереях для публики и муниципальных зданиях, безусловно, являются копиями с портрета Адриана Кея из Антверпена, написанного в то самое время. За тридцать лет, прошедшие с тех пор, как его написал Антонио Моро, принц Оранский изменился почти до неузнаваемости. Его худощавое лицо стало уже, вокруг глаз появились морщины, высокий лоб прорезали глубокие складки, а когда-то густые рыжеватые волосы стали тоньше и поредели. Чтобы скрыть этот дефект, Вильгельм по обычаю пожилых людей того времени носил маленькую шапочку из черного бархата. Его лицо выглядит лицом человека на двадцать лет старше, чем те сорок восемь лет, которые едва исполнились Вильгельму. В каждой его черточке читается бремя ответственности, которое он нес так долго и так одиноко. Но глаза по-прежнему большие, ясные и внимательные, а изгиб рта более мягкий и улыбчивый, чем плотно и бесстрастно сжатые губы молодого принца. Глядя на портрет Адриана Кея, легко понять, почему простые люди открыто называли его «отцом» и приходили к нему со своими проблемами.