Принц Вильгельм I Оранский. В борьбе за независимость Нидерландов от Испанской короны

У короля рука была длинная, а у принца очень короткая. В сентябре 1567 года он не ввел войска в Нидерланды, потому что не мог ввести. Случай был упущен, и Альба, медленно усиливая террор, подавил желание восстать. Он действовал методично: волны репрессий быстро накатывались одна за другой, он арестовывал всех влиятельных людей, в чьей покорности сомневался, – магистратов и пенсионариев главных городов, чиновников из местных судов, бургомистров и советников и, наконец, богатых купцов и землевладельцев. Когда их всех забирали, простой народ оставался беззащитным, и простолюдинов можно было хватать горстями, где угодно и когда угодно, если потребуется такая демонстрация. Но Альба хотел, чтобы впечатление от его мер не пропало впустую: он планировал массовую казнь, тут не следовало торопиться. Он постепенно накапливал доказательства, постепенно допрашивал и пытал своих узников, знатных и незнатных, а в это время семьи арестованных, цепляясь за напрасную надежду, осаждали его со слезами на глазах и прошениями в руках. Жена и дочери Эгмонта каждую ночь босиком ходили от церкви к церкви, прося Бога заступиться. А Эгмонт жил под арестом в цитадели Гента и, как ни странно, после многих дней допросов по-прежнему верил, что король не сможет найти ничего дурного в его поведении. Бургундская аристократия и перед своим концом сохраняла привилегии: даже сам Альба не осмелился бы пытать Эгмонта.

Задолго до того, как проверки и судебные процедуры были окончены, Альба конфисковал имущество своих жертв, наполнив сундуки казначейства драгоценной посудой и украшениями одного из богатейших народов Европы. Добыча побежденных пошла на уплату жалованья оккупационной армии. Только посудой из хозяйства Эгмонта наполнили шестнадцать больших сундуков. Огромные имения принца Оранского были конфискованы. В ту зиму 1567/68 года горожанам и крестьянам из Бреды, пахарям, лесникам, егерям, конюхам, строительным рабочим и кузнецам – всем, для кого принц Оранский был их помещиком или хозяином, всем, чьи жизни вращались около этих больших поместий, пришлось увидеть, как испанские солдаты занимали замки принца, как офицеры Альбы со злорадным удовольствием опустошали арсеналы и оружейные мастерские и отправляли на кораблях в Гент семь барж с пиками, порохом, различным оружием и артиллерийскими орудиями, которые теперь должны были служить не для защиты Нидерландов, а для их угнетения. Они увидели, как испанские чиновники листают книги и инвентарные описи, заглядывают в ларцы, сундуки и шкафы. Жители Бреды теперь вспоминали то, что принц сказал им, покидая их, – что они должны уступать и ждать. В Брюсселе в опустевших коридорах отдавался эхом топот рабочих, которые снимали драпировки и уносили посуду. Но испанцам было мало добычи: они схватили и пытали главного привратника, который попытался спрятать часть картин, потому что ошибочно подозревали, будто он где-то закопал лучшую серебряную столовую посуду, и восемнадцать месяцев продержали его в тюрьме, чтобы заставить его выдать тайны дома его господина. Он не сказал ничего.

В Дилленбурге, в жалких готических комнатах с чудовищными печами и массивными стенами (Вильгельм, стараясь, чтобы они казались теплее, повесил там набор гобеленов, привезенный из Бреды), Анна в середине ноября родила сына. Как большинство детей Анны, этот младенец был слаб здоровьем, и Вильгельм не мог чувствовать много отцовской гордости и надежд, когда ему впервые показали его нового сына, Морица. Он не мог знать, что та работа по освобождению, которой он посвятил себя, станет Восьмидесятилетней войной, что этот ребенок вырастет мужчиной и солдатом и, наконец, переломит ход событий в пользу противников испанского могущества. Мальчик, родившийся в изгнании у родителей, несчастных в браке, от матери, которая была больна телом и душой, – вот как начал свою жизнь великий Мориц фон Нассау, гениальный реформатор военного искусства.