Зима была ясная, погода была прекрасной, и крещение ребенка стало поводом собрать вместе некоторых из тех правителей-соседей, на чью помощь Вильгельм еще надеялся. Родственники Анны – ландграф Гессенский и его братья – приехали к нему из Касселя. По ночам они разговаривали о политике, собираясь вокруг печей, а на день уезжали охотиться. Они были щедры на обещания. Уезжая к себе после долгого воскресного отдыха, они оборачивались и ободряюще махали руками своему хозяину-изгнаннику и кричали: «Скоро вы устроите нам в Бреде такую же хорошую охоту, как ваши охоты в Дилленбурге». Но их предсказания и обещания исчезли, как только затих стук копыт их коней по насыпи перед замком. В начале февраля вооруженный стражник пришел за старшим сыном Вильгельма, молодым графом Бюреном, в его жилище в городе Лувен. Наставники юного графа обратились в Кровавый совет на основании хартий своего университета. Хартии оказались шаткой опорой. «Non curamus vestros privile-gios!» – рявкнул на них Варгас на своей латыни мирянина. «Нас не заботят ваши привилегии!» Было бесполезно спорить с человеком, который не знал, что у Лувена есть хартии, и не умел грамматически правильно говорить на латыни. Граф Бюрен вместе со своим верным наставником был посажен на корабль и отправился в Испанию, и у дилленбургского изгнанника к политическим неприятностям добавилась отцовская тревога. Ему уже никогда было не суждено увидеть сына. А 3 марта 1568 года были арестованы тысяча пятьсот видных жителей нидерландских городов. Террор начался всерьез. «Теперь даже паписты понимают, что герцог Альба делает их всех рабами», – написал один англичанин, находившийся тогда в Антверпене.
3
В Дилленбурге Вильгельм приводил в движение механизм освобождения. Среди многочисленных изгнанников – стариков и молодых людей, дворян и горожан – лишь немногие подвергали сомнению его верховенство, и никто не создавал соперничающие партии, которые бы ослабили и разделили боровшихся за общее дело. За то, что это проклятие изгнанников обошло стороной нидерландцев, они должны были благодарить принца Оранского, потому что команда, которой ему пришлось руководить, состояла из людей с горячим и неуживчивым нравом. Рядом с ним были жизненно необходимый, драгоценный, но неуправляемый Людвиг, буйный Кулембург, упрямый Хоогстратен. Позже под его командованием собрались и другие необузданные люди, в том числе гордые и независимые мелкопоместные дворяне из Нидерландов, которые поднимали восстания на окраинах управляемых Альбой земель, поодиночке организовывали сопротивление и вели партизанскую войну, а в открытом море занимались морским разбоем. Но Вильгельм должен был запрячь в одну упряжку с этими буйными людьми респектабельных горожан и строгих интеллектуалов, потому что Альба одинаково давил своей пятой барона-тирана и набожного ремесленника.
Эта задача обещала быть нелегкой, и для начала Вильгельм был должен победить недоверие тех, кто видел неудачу восстания кальвинистов и считал, что при помощи принца Оранского оно бы победило. Молодой Филипп Марникс, граф Сент-Альдегонд, холодно держался в стороне от этих новых приготовлений к атаке: его брат Жан погиб перед стенами Антверпена, когда Вильгельм удерживал возбужденный народ от вступления в бой. Этот человек с глубокими чувствами и прочными убеждениями еще не мог забыть то, что выглядело как предательство, и уехал в Гейдельберг, ко двору курфюрста-палатина, кальвиниста и шурина Эгмонта. Этот набожный и сильный умом государь (лучший из всех тогдашних немецких правителей) открыл свой двор для нидерландских изгнанников. Туда приехала искать убежища и красивая вдова Бредероде; ее муж умер зимой 1567/68 года, и окончил жизнь так набожно и поучительно, что изумил этим тех, кто видел его смерть. Для дела освобождения эта смерть не была потерей: и взгляды, и способности у него были не такие, чтобы он мог оказать большую помощь этому делу.
В начале весны 1568 года до Дилленбурга наконец добрался давний друг Вильгельма, антверпенский пенсионарий Якоб Весембек. Возможно, его Вильгельм хотел видеть у себя больше, чем любого другого человека. Нужно было подходящим образом подготовить общественное мнение и в Нидерландах, и в Европе к предстоящему вторжению. Вильгельм, с его практическим знанием политики, полностью осознавал, как важна пропаганда, но не обладал даром пропагандиста. В высшей степени убедительный дипломат в разговоре, он больше полагался на умение вести себя и на быстрый обмен устными репликами, чем на искусство красноречия и хорошо построенные аргументы. Мысль его была ясна, но он был мастером беседы, а не писателем. Теперь ему был нужен знающий и красноречивый адвокат, который бы выдвинул и верно расставил вопросы для обсуждения и перечислил права, которые Вильгельм защищал, и обиды, которые были нанесены Вильгельму и Нидерландам. Это мог сделать Весембек. Вместе они написали первый из тех великих манифестов, с помощью которых Вильгельм должен был бороться против Альбы.