Принц Вильгельм I Оранский. В борьбе за независимость Нидерландов от Испанской короны

Раннюю весну 1569 года Вильгельм встретил в Мангейме, где праздновали помолвку. Патриархальный курфюрст-палатин, отец целого выводка сыновей, обручился с вдовой Бредероде. Он тоже был вдовцом. Сдержанное празднование этой «осенней» свадьбы ознаменовало новый поворот в его политике. Он использовал эту возможность, чтобы узнать мнение этого принца-кальвиниста и его младшего сына, рыцаря-мечтателя Иоганна Казимира, который уже тогда собирался вести армию на помощь гугенотам во Франции, где после восемнадцатимесячного перерыва вот-вот должна была начаться третья религиозная война. Но еще важнее, что теперь к нему вернулся Филипп Марникс де Сент-Альдегонд.

В отсутствие свободных ресурсов и плана действий последней надеждой Вильгельма оставалась победа партии гугенотов и их сочувственное отношение к его целям. Присоединившись к разношерстным силам Иоганна Казимира, они с Людвигом могли предложить свои услуги его французским единоверцам. Это было то страшное лето 1569 года, лето Жарнака и Монконтура, лето третьей религиозной войны, в которой только дипломатия Колиньи, а не военные успехи предотвратили катастрофу. Но партия гугенотов оставалась во Франции, и Вильгельм с Людвигом оставались с ними. Это время не было потеряно зря, поскольку согласно условиям Сен-Жерменского мира герцогство Оранж, захваченное сторонниками короля, было возвращено Вильгельму, назначившему его правителем Людвига, таким образом давая ему неоспоримое положение во французской политике, которое можно было использовать в дипломатических целях. Более того, Людвиг так очаровал гугенотку королеву Наваррскую, что она отдала ему оставшиеся драгоценности Нассау на финансирование освобождения Нидерландов.

Но сердце Вильгельма не принадлежало этой французской войне. Он не обладал способностью Людвига с энтузиазмом отдаваться решению военной проблемы момента. Этим летом, когда лидеры гугенотов на несколько дней остановились в замке Пьера де Брантома, их словоохотливый хозяин с интересом отметил, как не похожи между собой братья Нассау. Людвиг был живым и внимательным, Вильгельм выглядел усталым, обеспокоенным и подавленным. Однако в разговоре он менялся. Когда Брантом улучил момент, чтобы, прогуливаясь по аллее парка, пообщаться с ним наедине, он нашел, что Вильгельм совершенно в его вкусе, поскольку с ним можно приятно побеседовать на любую тему. Кроме того, Брантома впечатлил его высокий рост, осанка и манеры. Поражение не лишило приятности его характер и не повлияло на его любезное обхождение.

Мысли Вильгельма были так же далеки от болтовни острослова Брантома, как и от сложностей судьбы гугенотов. Его друзья в Нидерландах, какими бы немногочисленными и разобщенными они ни были, по-прежнему работали ради него, и Франция была слишком далеко от них. Таким образом, оставив Людвига и дружески простившись с Колиньи, он выскользнул из лагеря гугенотов, взяв с собой лишь пятерых товарищей, и, выдавая себя то за купца, то за крестьянина, тайком направился в Рейнланд.

Секретность предназначалась не только для того, чтобы обмануть герцога Альбу и защитить тех храбрых посланцев, которые под предлогом торговли или личных дел курсировали между ним и Нидерландами, но и для того, чтобы скрываться от кредиторов. Вильгельм задолжал более двух миллионов флоринов; почти вся собственность, которую удалось спасти, была заложена в Страсбурге, и в своих письмах к протестантским принцам Германии: герцогам Вютембергскому и Баденскому и курфюрсту-палатину – он униженно просил о предоставлении займов. Те немногочисленные остатки ценностей, которые он не заложил в Страсбурге, Вильгельм продавал одну за другой, чтобы оплатить самые насущные нужды и сохранить хотя бы основу, которая могла стать ядром новой армии. В конце концов были проданы даже украшения с алтаря его домашней часовни в Дилленбурге.