Принцесса Элли

Это больная тема. В основном потому, что меня это бесит.

Похоже, она предпочитает тощих, самодовольных, никчемных малолетних придурков. Элли Хэммонд — особый приз, она так много может предложить, но продает себя слишком дешево.

Я мрачнею всякий раз, когда на сцене появляется новый ухажер, и в течение нескольких недель становится все хуже, когда они где-то зависают вдвоем.

В такие дни Томми спрашивает, не наступили ли у меня критические дни, и я говорю ему, чтобы отвалил. Ему нравится разыгрывать из себя шутника, но он проницателен; он все замечает.

И вот однажды вечером Элли приходит домой со свидания со своим нынешним парнем, и я в одну минуту перехожу от мрачного настроения к бешенству.

— Ублюдок!

Я не одинок.

Николас, Томми и я бросаемся в гостиную, где Оливия зовет дворецкого, ее голос наэлектризован яростью.

— Где моя бита? — кричит она, прежде чем рывком открыть дверь шкафа и заорать: — Где моя чертова бейсбольная бита?

— Оливия? — Николас делает шаг к ней. — Что за…

— Иисус, Дева Мария и Иосиф, — шипит Томми.

Потому что он смотрит на лицо Элли. На багровый синяк, только обретающий форму на ее правой щеке. Я достаточно много раз дрался, чтобы понять, что случилось.

Кто-то, мать его, дал ей пощечину.

Элли.

Кто-то поднял на нее руку, и теперь он ее лишится. Я клянусь немедленно и молча — каждому святому, которого знаю.

— Оливия, пожалуйста, успокойся, — умоляет Элли.

— Дэвид, — говорит Николас дворецкому, — принеси, пожалуйста, холодный компресс.

Я перевожу взгляд на Лиама, стоящего прямо за Элли — он был ее телохранителем в этот вечер.

— Что случилось?

— Я был в холле, за дверью… Она выбежала, — объясняет Лиам. — Парень выбежал за ней, я оттолкнул его, довел ее до машины и привез сюда. Я не видел синяк, пока мы не выехали на дорогу.

Николас подходит к Элли, медленно поднимая руки.

— Можно?

Элли кивает, и Николас осторожно осматривает ее, прижимая большие пальцы к ее щеке, ощупывая кости.

— Я в порядке, — спокойно заявляет Элли. — Митчелл выпил несколько бутылок пива, мы смотрели игру — он поставил на «Метс». А я ненавижу — «Метс». Когда «Кардиналс» забили решающий гол, я рассмеялась — просто в шутку. И он… бабах… — Она замахивается рукой, и у меня внутри все сжимается.

— Он ударил меня. — Слезы подступают к ее горлу, заглушая голос. — Я просто… растерялась, понимаешь? Но уже через секунду я схватила свой телефон и убралась оттуда к чертовой матери. С ним покончено. Думаю, теперь со всеми покончено.

И тут появляется Оливия, она обнимает свою младшую сестру, прижимает ее к себе, приглаживает на затылке ее волосы с радужными кончиками.

— Кажется, ничего не сломано, — говорит Николас, гнев делает его тон похожим на звук натянутой гитарной струны. — Но ты все равно должна показаться врачу, Элли.

Она мотает головой в объятиях Оливии.

— Нет, я в порядке.

— Я пришлю врача сюда, — предлагает Николас.

— Нет. Я просто… я хочу принять ванну и забыть о том, что произошло. — Она шмыгает носом. — Я в порядке, правда.

— А как насчет полиции? — спрашивает Оливия жестко и резко. — Он на тебя напал, и этот ублюдок должен сидеть в тюрьме.

Элли поднимает руки вверх.

— Пожалуйста, Лив. Если мы подадим заявление в полицию, это будет в газетах. По всему интернету…

— К черту интернет! — шипит Оливия.

Но Элли смотрит ей в глаза.

— Я хочу просто забить. И тебя я прошу сделать то же самое. Пожалуйста.

Оливия немного сдувается. Она качает головой, недовольная, но смирившаяся.

— Если это то, чего ты хочешь…

— Так и есть. — Она глубоко вздыхает, откидывая волосы назад. — А теперь я пойду спать, хорошо?

Ее сестра морщится.

— Ладно. Хочешь, я принесу тебе чашку чая?

Элли печально улыбается. Потому что Оливия с каждым днем все больше становится похожа на своего мужа.

— Нет. Я не хочу чая. Я просто хочу спать.

А потом она выходит из комнаты и уходит по коридору.

* * *

Пока Лиам разговаривает с Томми, а Николас и Оливия что-то тихо обсуждают, склонив головы, я проскальзываю по коридору вслед за Элли. Я догоняю ее сразу за дверью.

— С тобой все в порядке? — спрашиваю я.

И в моем голосе слышится болезненная нотка — страдание и сожаление.

Ее спина выпрямляется, а рука остается на дверной ручке, когда она оборачивается. Ее голубые глаза блестят от застывших в них слез.

— Ты, должно быть, думаешь о том, какая я глупая, — шепчет она, заставляя мою грудь болезненно сжиматься.

— Я так не думаю. И никогда не думал.

Она моргает, и слеза скатывается по синяку на ее лице.

— Я всегда выбираю не то. Мне нужно повзрослеть. Потому что вот что получается…

Я опять качаю головой.

— Послушай меня, Элли. Ублюдки вроде того, кто сегодня сделал тебе больно, — они как ядовитые змеи, прячутся за безобидным окрасом. Они так выживают. Ты не виновата. Ты не могла знать заранее.

— Но ты бы знал.

Я вскидываю подбородок.

— Я взял за правило испытывать ко всем людям неприязнь, так что меня не стоит рассматривать в качестве примера.

Она смеется, даже когда шмыгает носом. И это разрывает мое гребаное сердце.