Принцесса и Ястреб

Первое время, когда во сне он был особенно беспомощен, король охранял его сны – отгонял преследующий сына призрак прекрасной женщины с глазами, неотвратимо затекающими кукольным стеклянным светом. Ее искривленные губы шептали ты виноват, виноват, виноват, и только неустанное присутствие стражника позволило юному принцу не скатиться в безумие.

Кошмар начинался всегда одинаково.

Аалия врывалась в его комнату для занятий, как рассвет, и расцеловав короля Астора в макушку, нос, губы – люблю, люблю, дорогой, хватала сына за руку и с криком – мы на речку, вернемся поздно – увлекала за собой.

Король никогда не мог ни в чем отказать ненаглядной жене и только качал головой: чертовка, опять прервала урок.

Они похищали на кухне еду – именно похищали, так было веселее, чем просто попросить корзинку для пикника, забрасывали ее в машину и мчались, не снижая скорости на поворотах, на обрыв. Там, в ветвях раскидистого вяза, было "их место". По сумасшедше-гениальному проекту королевы было сконструировано гнездо – удобное укрытие как раз для двоих.

Он, тринадцатилетний мальчишка, на всю жизнь запомнил, сколь невозможно красиво выглядела тогда мать: в цветастой косынке и развевающемся платье в горох, в черных очках и с сигаретой в безупречно накрашенных красных губах, слишком громко смеющаяся, слишком много пьющая вина, слишком пошло шутившая низковатым хриплым голосом, Аалия была для него богиней, королевой, идеалом. Они ели сыр и помидоры, и она рассказывала ему неприличные истории, и Кай, набивший рот едой, не удержался, прыснул от смеха и сок от томатов забрызгал его, попал на светлое платье матери.

Аалия посмотрела на испорченный наряд, одернула юбку и, глядя вдруг куда-то внутрь себя, сказала: надо застирать.

А потом прыгнула.

Король никогда не простил ее за это. Каждый раз, карауля ее в голове у Кая, он испытывал не скорбь при виде погибшей любимой жены, а дикую, животную ярость раненного животного: как ты посмела сделать это на глазах нашего сына, тварь, как ты посмела внушить ему, что он сделал что-то не так.

Кай прыгнул за ней не раздумывая, и при мысли о том, что мальчик не погиб только благодаря провидению, старый Ястреб клекотал от еле сдерживаемого гнева: на фантастическую, великолепную, но напрочь безумную жену, на себя, за то, что в любовной горячке был слеп так долго ко всем увещеваниям, что стало поздно, навсегда поздно.

Он хотел бы только догадываться о том, что произошло в тот день, но тем, кому доступны чужие мысли, такое утешение неведения неведомо. Разум Кая был похож на лабиринт, в четко выстроенных поворотах которого прятались воспоминания, и день за днем после несчастья кропотливо распутывая клубок запутанных дорожек, Астор нашел правду.

Она ударилась о камень и стала тонуть, но сын, стремительно кинувшийся за ней, вытащил ее на берег. Тонкий, юный мальчишка упорно тащил тяжелеющую, теряющую сознание мать против течения к берегу и не позволял себе плакать. Нажать на грудь, отпустить, снова, вдох-выдох, вдох-выдох.

Он сделал все правильно, не потерял ни секунды, не ошибся ни в чем. Но она все равно умерла, не приходя в сознания, не сказав ему последнего люблю, не объяснив, что он ни в чем не виноват.

Их нашли поздно вечером, принца и королеву, когда последние лучи солнца бесшумно садились за рекой, как и все дни в мире до этого. Кай держал голову матери на коленях и внешне был спокоен, но уже никогда не стал таким, как раньше.

И за это король особенно ненавидел Аалию.

Два года были только он и сын, а потом он встретил Каролину.

Астор и сейчас, спустя четырнадцать лет, помнил тот день, когда ему, сорокалетнему старику, снова улыбнулась жизнь. Они были на балу по случаю совершеннолетия дочки его придворного Соловья. Большая честь для верного подданного, отказаться невозможно. Скучая, король незаметно зевал, планируя поскорей разделаться с банальной поздравительной речью, вручить имениннице символический знак своего расположения – брошь в виде летящего ястреба – и уехать до ужина. Он даже начал как положено, смотря, но не видя на девушку в жемчужном платье, но, передавая сувенир из своих рук в ее маленькие ладони, прикоснулся к теплым, нежным пальцам, поднял голову и встретил насмешливый, понимающий, внимательный взгляд.

И так и не смог отвести глаз.

Кроткая, податливая, чувственная, разумная и сероглазая, о Мерлин, какое счастье, что сероглазая, Каролина стала утешением для Астора, его отдушиной, его счастьем и его светом. Бессмысленная жизнь, казалось, катившаяся к закату, как солнце, зашедшее в день смерти Аалии, наконец-то взошла для несчастного короля.

Но для пятнадцатилетнего озлобленного ранимого подростка мачеха, всего на три года старше его самого, скорее милая, чем красивая, добрая, чем яркая, была ни чем иным как насмешкой над памятью матери, плевком в душу, девкой, укравшей последнее, что у него было – безгранично принадлежавшую ему любовь отца.