Принцесса Намонаки

– У нас еще остался корм для рыб? – поинтересовалась я из-за плеча телохранителя.

– Да, господин. – Ли протянул мне шелковый мешочек.

Я высыпала крошки на ладонь и бросила их прямо на барахтавшегося в пруду грубияна. Вспугнутые карпы кинулись к угощению с большим энтузиазмом.

Пока придворные разбирались, кто вытащит товарища, а тот отмахивался от рыб, я кивнула Ли, и он увел меня подальше от этого безобразия.

– Кто это был? – спросила я позже.

– Младший сын канцлера, господин Такихи́ро, – ответил Ли.

Я обернулась.

– Серьезно? Канцлера?

Ли, не поднимая глаз, кивнул. И я не смогла сдержать смех:

– Не повезло канцлеру с младшим сыном! И что, принц… то есть я раньше сносил подобное? Этот Такихиро, кажется, был удивлен моим поведением.

Ли мельком взглянул на меня.

– Ваше Высочество очень изменились после потери памяти.

– Надеюсь, в лучшую сторону, – пробормотала я и уже громче приказала: – Идем.

В архиве меня ждал облом. Нет, нас с Ли пустили и книги нам выдали. Хотя на вопрос «Что Вашему Высочеству угодно?» отвечать пришлось Ли, потому что я смогла с умным видом выдавить только «Все!», чем привела архивариуса в состояние шока. Ах, да, не архивариуса, их называют здесь «куро́до». Любой работник архива – это куродо. Как я поняла, по совместительству они писцы, и должность эта весьма почетна.

Облом начался с книг: они совершенно меня разочаровали. Я ожидала фолианты размером с меня, в тисненой коже, с пожелтевшими страницами. А получила только страницы – в прямом смысле. Они были сшиты друг с другом и напоминали большие тетради. Гору таких книг я приказала Ли отнести в покои принца.

Карт среди них не нашлось. А то, что нашлось, я бы назвала рисунком на свободную тему.

– А что, модернизм у вас уже изобрели? – вырвалось у меня при виде одной такой карты.

– Господин? – непонимающе переспросил Ли.

Я промолчала, хотя очень хотелось материться.

Местные карты состояли из пояснений вроде «где-то тут земля», «а тут море… наверное», «о, а это наша столица!» и «идите на Глаз Собаки, а потом поверните к Северной звезде». Самое обидное, Ли в этом безобразии был как рыба в воде и на раз-два объяснил мне дорогу от Коконоэ (столицы империи) до границы с Лянь.

Я схватила бумагу, кисточку и заставила его повторить все еще раз. А потом еще, потому что, повторяя, Ли косился на мои записки с таким интересом, что терял нить рассказа. А когда закончил, даже не постеснялся спросить:

– Господин, что это за знаки?

Писала я, конечно, на русском.

Вместо ответа он получил кистью по носу – я раскрасила ему самый кончик – и только тогда угомонился.

Где взять обезболивающее, я выясняла уже у Рен. Ответ был близок к бородатому анекдоту: «Есть у вас что-нибудь от головы? Да, топор». В обстановке строгой секретности (Ли заставили отвернуться и зажать уши) Рен вытащила из складок одежды малюсенький пузырек с чем-то черным и пообещала, что это чудодейственное зелье мгновенно уберет боль. Правда, вместе с сознанием. А еще побочным эффектом была потеря либидо, но мне после утреннего осмотра ничего терять не хотелось. Так вот потеряешь, а потом тебя еще раз осмотрят, признают импотентом и отправят к императору в пыточную. Нет уж.

Я отказалась. Рен уверяла, что лучше зелья нет даже у придворных лекарей, оно ведь ужасно редкое и очень дорогое. Кажется, она обиделась, что я не приняла ее драгоценную жертву.

У меня все язык чесался спросить, зачем она до сих пор носит с собой эту дрянь, но, зная местные нравы, понимаю, предосторожность тут не лишняя. Сегодня ты старшая служанка, а завтра – враг императора. Страшно здесь жить. Страшно, но весело.

Ночью меня снова попытались убить. Нет, никаких наемников во тьме, ядов, стрел или чего-то в этом роде. Я просто спала, а Ли дежурил в комнате, как обычно. Мне снилось, что я привязана к столбу. Мои белые одежды трепал ветер, а длинная челка постоянно падала на глаза – в лунном свете она казалась белой, даже серебристой. В какой-то момент потом луна скрылась за облаками, и стало так темно, хоть глаз выколи. Но в этой темноте я отчетливо расслышала чье-то хриплое дыхание. А потом ближе, совсем рядом, раздалось рычание.

Луна засияла снова, но от этого стало только хуже. Я его увидела. Хотя увидела, пожалуй, сильно сказано. Это был сгусток тьмы, чернее ночи, и тьма эта была живой, словно внутри нее копошились черви, с зубами странной формы, похожими на паутину, и восьмью алыми глазами, как у паука. Тварь приближалась ко мне и рычала. А я стояла, связанная по рукам и ногам, и ничего не могла сделать. Это было не просто страшно – ждать. Страшно – слишком обычное слово. А мое сердце, казалось, вот-вот лопнет и грудь разорвется, и если бы не веревки, я бы точно не смогла стоять.

Оно приближалось.