Принцесса науки(Софья Ковалевская)

Парижская академия наук уже несколько раз объявляла конкурсной тему «Дальнейшее усовершенствование задачи о вращении в каком-либо существенном пункте». И ни разу премия никому не была присуждена, не находилось ученого, способного решить эту задачу. Теперь, узнав, что Ковалевская занялась этой темой, ее снова включили в конкурс. И хотя Софья Васильевна далеко не была уверена, сумеет ли она закончить работу, ей было приятно, что такие замечательные ученые верят в ее силы.

В Париже время летело незаметно. Французские математики старались познакомить Ковалевскую со всем для нее интересным. Ее повезли в Севр, где в Нормальной школе обучались девушки, собирающиеся в будущем преподавать математику. Софья Васильевна сидела среди экзаменационной комиссии, слушала ответы, и ее захватывало радостное чувство победы: ведь в том, что математикой стало заниматься столько женщин, есть частица и ее заслуг.

Это были чудесные дни. Ковалевская буквально купалась в лучах всеобщего внимания. Не было сил расстаться с Парижем, с этим неповторимым городом. Она даже опоздала в Норвегию на конгресс естествоиспытателей Скандинавских стран. Там она встретилась с Анной Шарлоттой и Миттаг-Леффлером, прибывшими на конгресс. Они сообщили радостное известие: конгресс избрал Ковалевскую председателем математической секции.

И каким контрастом, каким тупым пренебрежением встретила ее на следующий год Россия!

Софья Васильевна совершенно не собиралась ехать на родину, но пришло тревожное известие о здоровье Анны, и она, бросив дела, помчалась к сестре.

Многолетние скитания, неустроенность, переживания за судьбу мужа сделали свое дело: Анна серьезно заболела.

Ковалевская приехала в Петербург, когда сестре стало лучше, и при первой же возможности Софья Васильевна уехала в имение Лермонтовой к дочери. Фуфа совсем отвыкла от матери, дичилась ее. Было ясно, что больше так жить нельзя, и Софья Васильевна договорилась с Лермонтовой, что та осенью привезет Фуфу в Стокгольм.

Едва Ковалевская вернулась в Швецию, ей пришлось снова ехать в Петербург: Анне стало намного хуже.

На этот раз Миттаг-Леффлер попросил Софью Васильевну переговорить с высшими должностными лицами, чтобы и Россия оказала материальную помощь журналу. Софья Васильевна металась от одного должностного лица к другому, по ее просьбе Чебышев разговаривал с графом Д. А. Толстым — министром внутренних дел, шефом жандармов… и президентом Академии наук. Все было бесполезно, и Ковалевская окончательно убедилась, что в России бюрократизм настолько велик, что ни один вопрос, даже самый простой, невозможно решить.

Еще раз она пожалела, что занимается научными проблемами, а не борется против социальной несправедливости.

Такому настроению способствовала и усилившаяся болезнь Анны. Долгие часы проводила Софья Васильевна у постели умирающей сестры. Она послала Миттаг-Леффлеру письмо, в котором объясняла всю сложность положения и просила дать ей отпуск. Но неожиданно для себя получила отказ. Миттаг-Леффлер, несмотря на его дружбу с Ковалевской, не мог поступить иначе — ее враги, противники женского равноправия, не упустили бы такой возможности: ни один мужчина не просил бы отпуска, чтобы ухаживать за больным. Отказ потряс Софью Васильевну: на ее глазах болезнь упорно, по крупинкам отнимала жизнь любимой сестры, а она не только не могла ей помочь, но даже не могла быть с нею рядом.

Ковалевская вернулась в Стокгольм, но математикой занималась урывками: все ее мысли были в России, с Анной, положение которой все ухудшалось. В довершение всего Жаклара высылали во Францию за «крамольные» статьи. Ковалевская написала Анне Григорьевне Достоевской, вдове писателя, их давней доброй знакомой, и просила ее, чтобы она, воспользовавшись своими связями, добилась бы разрешения остаться Жаклару в России хотя бы до тех пор, пока Анюте станет лучше. Выхлопотали трехнедельную отсрочку. По истечении этого срока Жаклар увез жену в Париж. Когда Софья Васильевна смогла вырваться в Петербург, Жакларов уже там не было, и она вернулась в Швецию в полном отчаянии, чувствуя, что скоро останется совсем одинокой в этом мире: родителей уже давно не было в живых, а любимая сестра угасала с каждым днем.

Мрачные предчувствия не обманули Ковалевскую. Осенью в Париже умерла Анна. Человек, с которым у Софьи Васильевны были связаны самые заветные мечты, самые радостные минуты жизни.

— Никто больше не будет вспоминать обо мне как о маленькой Соне, — говорила Софья Васильевна Анне Шарлотте Леффлер, — для всех вас я Ковалевская, знаменитая ученая женщина. Ни для кого больше я не могу быть застенчивой, сдержанной, жмущейся ко всем маленькой Соней.

Софья Васильевна тяжело переживала утрату, хотя старалась скрыть свои чувства. Ей было невыносимо трудно. Мысль о том, что любимой сестры больше нет, не давала ей сосредоточиться на работе, обрести душевное спокойствие, взять в руки перо.