Принцесса-невеста

– А, ну да, ладно, по-своему, спасибо, Виццини, – сказал ему Феззик. И затем, призвав на подмогу все свое мужество без остатка: – Намекни, а?

– Ты вечно твердишь, что понимаешь силу, владеешь силой. Вот ею и воспользуйся – все равно как. Спрячься вон там, – горбун указал на крутой поворот тропы, – и расшиби ему черепушку. – И он кивнул на камни размером с пушечные ядра.

– Я могу, – кивнул Феззик. Он отлично метал тяжелые предметы. – Но это как-то неспортивно.

Сицилиец потерял терпение. Без терпения он бывал очень страшен. Обычно люди визжат, вопят и скачут. Виццини поступал по-другому: он становился очень-очень спокоен, а говорил так, будто уже умер. И глаза его горели огнем.

– Последний раз повторяю: останови человека в черном. И чтобы намертво. А иначе канючь сколько влезет – я найду себе другого великана.

– Не бросай меня, пожалуйста, – сказал Феззик.

– Тогда делай, что велено.

И Виццини, хромая, потащил Лютика прочь с глаз по горной тропе.

Феззик глянул вниз, на бегущего человека. Еще далеко. Есть время потренироваться. Феззик подобрал камень размером с пушечное ядро, в тридцати ярдах приглядел скальную трещину.

Вж-жик.

В яблочко.

Он взял камень побольше и метнул в темноту вдвое дальше.

Так себе вж-жик.

На два дюйма правее, чем метил.

Феззика это вполне устроило. Если метить в центр и промахнуться на два дюйма, все равно прекрасно расшибешь голову. Он пошарил вокруг и нащупал подходящий камень – в ладонь ложится идеально. Затем ушел за крутой поворот тропы и притаился в густой тени. Безмолвный и незримый, сжимая в руке смертоносный камень, он терпеливо ждал, отсчитывая мгновения до гибели человека в черном…

Феззик

Всем известно, что турчанки рожают великанских детей. Единственного на свете прекрасного младенца, который при рождении весил двадцать четыре с лишним фунта, произвела на свет пара на юге Турции. В архивах турецких больниц зафиксировано целых одиннадцать детей, при рождении весивших больше двадцати фунтов. И еще девяносто пять, весивших от пятнадцати до двадцати. Эти 106 херувимчиков поступили так, как обычно поступают новорожденные: сбросили три-четыре унции и набирали их обратно почти неделю. Говоря точнее, так себя повели 105 младенцев.

Но не Феззик.

К вечеру первого дня он набрал фунт. (Он родился пятнадцатифунтовым, а схватки у матери начались на две недели раньше положенного, и лекари не слишком встревожились. «Вы же поторопились на две недели, – сказали они матери Феззика. – Этим все и объясняется». Разумеется, этим не объяснялось ничего, но едва что-то ставит лекарей в тупик – а случается это чаще, чем нам следует знать, – они хватаются за первое, что под руку подвернется, и прибавляют: «Этим все и объясняется». Родись Феззик позже срока, лекари сказали бы матери: «Вы же припозднились, этим все и объясняется». Или: «Во время родов шел дождь, лишний вес – это влага, этим все и объясняется».)

У здорового младенца вес удваивается где-то через полгода и утраивается через год. В год Феззик весил восемьдесят пять фунтов. И вы поймите, он не был жирдяй. Нормальный здоровый ребенок восьмидесяти пяти фунтов весом. Ну, не такой уж и нормальный. Этот годовалый детка был довольно волосат.

Когда настала пора идти в детский садик, Феззику уже требовалось бриться. Ростом он был со взрослого мужчину, и остальные дети его травили. Поначалу, естественно, они боялись его до смерти (даже тогда Феззик смотрелся зверски), но, разглядев, что в душе он трусишка… в общем, разве можно упустить такой шанс?

– Драчун, драчун, – дразнили они Феззика во время утреннего перерыва на йогурт.

– Ничего не драчун, – громко отвечал Феззик. (Про себя он прибавлял: «Молчун, молчун». Он не смел считать себя поэтом, никакой он не поэт – просто рифмы любит. Что ни скажи вслух, он про себя рифмовал. Иногда получался смысл, иногда ни малейшего. Смысл Феззика не трогал – его интересовал только звук.)

– Трус.

Брус.

– Ничего не трус.

– Тогда дерись, – говорил кто-нибудь, со всей дури замахивался и бил Феззика в живот, отлично зная, что Феззик скажет «у-уф» и так и будет стоять, поскольку Феззик никогда не дрался, что ты с ним ни делай.

– У-уф.

Еще удар. И еще. Скажем, хорошенько врезать по почкам. Или в коленку пнуть. Продолжалось это, пока Феззик не убегал в слезах.

Однажды его позвал отец:

– Поди сюда.

Феззик, как обычно, повиновался.

– Вытри слезы, – велела мать.

Феззика только что жестоко избили двое детей. Он изо всех сил старался не реветь.

– Феззик, больше так нельзя, – сказала мать. – Надо, чтоб они перестали к тебе приставать.

Избивать.

– Да я не против, – сказал Феззик.

– И напрасно, – сказал отец. Он был плотник, руки как лопаты. – Пошли во двор. Я научу тебя драться.

– Ну пожалуйста, я не хочу…

– Слушайся папу.

Они гуськом вышли на двор.

– Сожми кулак, – велел отец.

Феззик постарался.

Отец глянул на мать, затем в небеса.

– Он даже кулак сжать не может, – сказал отец.

– Он старается, ему же всего шесть. Не дави на него.

Отец очень любил Феззика и попытался говорить мягко, чтобы сын не заплакал. Нелегкое это было дело.