Принцесса Шиповничек

– Возьмите меня с собой.

Он понятия не имел, в чем заключается план. Не знал заговорщиков. Ну и что? «Возьмите меня». Они так и так могут его убить. Ему было все равно. Он всегда плыл по течению, знаете ли.

Пьяные солдаты наконец наигрались.

– Иисус-Мария, холодно-то как, пора еще шнапсу тяпнуть, – пожаловался один.

Когда последние евреи вернулись в барак, кто-то тронул Йозефа за плечо.

– Пойдем, – позвал глухой голос из темноты. – Будешь на стреме. Кароль струсил в последнюю минуту. Из двух зол…

Он пошел с ними, не имея понятия ни о плане, ни о направлении, не зная, не донес ли уже Кароль. Кароль не был ни геем, ни поляком – он был чехом, попавшимся на спекуляции. Они выбрались через люк на потолке возле печки. Обычно люк этот был крепко заперт. Йозеф так и не узнал, кто его открыл. Они спустились по стене барака. Йозефу велели идти последним, смотреть в оба и в случае чего поднять тревогу.

Охранники их уже ждали. Беглецов пересчитали, сверили со списком. Причем Кароль в списке тоже был. Йозеф на крыше успел притаиться, скрючившись за печной трубой. Его не ждали. И не сосчитали. И пока другие отправились в «Патологию», прямо в гостеприимные руки доктора Мруговского, изнывающего в ожидании новой партии подопытных, Йозеф, у которого зуб на зуб не попадал в тонкой полосатой робе, обдумывал план отступления. Люк не открывался – то ли примерз, то ли предатель Кароль запер его изнутри. И снова Йозеф поплыл по течению.

От радости, что удалось предотвратить побег, охранники устроили у себя теплом бараке буйную пьянку. Практически у всех на виду Йозеф добрел до ограды и, раздирая руки и ноги, перебросил себя через колючую проволоку.

Рассвет застал его в лесу, где-то в окрестностях Ораниенбурга. Он так и не узнал где. Настолько холодно ему не было даже в лагере. Руки болели и не гнулись, из носа непрерывно текло, на внутренней стороне правого бедра засохли грязные следы – кажется, он обделался от страха. Но это была свобода!

Он бы замерз насмерть, но, когда взошло солнце, на него наткнулся лесоруб.

Это был Хенрик Р. по прозвищу Крыса. Партизан.

Глава 27

Все ваши романтические и ошибочные представления о партизанах (продолжал он) надо забыть. Партизаны – не храбрые мужчины и женщины, совершающие блестяще задуманные действия против беспомощного врага. Не подпольные гроссмейстеры, ставящие Рейху мат. Это крестьяне, лесорубы, беглецы. Студенты, домохозяйки, профессиональные воры. Бездомные, бродяги, случайные люди, вроде Йозефа. Их победы оборачивались катастрофами, поражения входили в легенду.

Многие были героями.

Многие – идиотами.

Все они были лгунами – потому что трусили или потому что ничего не боялись, потому что были беспечны или потому что слишком осторожничали.

Больше он не голодал, не замерзал, не скрывался от гестапо Заксенхаузена – он вступил в партизанский отряд, возглавляемый Крысой. Йозефу не очень нравился грубый безграмотный лесоруб, но с Хенриком он впервые за годы почувствовал себя в безопасности. Он стал партизаном из благодарности и из страха. Его подхватило приливом и понесло. Если бы Хенрик решил заняться с ним любовью, он бы согласился. Если бы Хенрик его избил, он бы благословлял карающую руку.

Ночью, в глубине леса, в шалашах, которые научил их строить Хенрик, партизаны, боясь себя выдать, не разжигали костров. Чтобы придать друг другу мужества, пятеро мужчин и три женщины из группы Хенрика рассказывали истории о сопротивлении.

Один, еврей, студент, учившийся на раввина, сумел под покровом страшной бури сбежать по дороге в Дахау и укрыться в лесу. Он рассказал о варшавской группе «Радость субботы», собирающей свидетельства о сопротивлении в гетто.

– Одна мать, – повторял студент снова и снова, – сражалась как львица.

– Как львица, – вторили женщины.

– Она отказалась выдать своего ребенка убийцам.

– Львица, – повторила одна из женщин, сама мать, чьи дети умерли во время марш-броска.

Она называла себя Mutter Holle – Матушка Метелица.

– Чем дело кончилось? – спросил Йозеф.

Студент покачал головой.

– Они вырвали у нее ребенка и выбросили из окна. Но… – Он повернулся к Йозефу, его перекошенное лицо сияло чужим, отраженным мужеством, – сама она его не отдала.

Йозеф промолчал, только языком прищелкнул.

Матушка Метелица положила Йозефу руку на плечо.

– Ты думаешь, это неважно, раз результат один. Но, Принц, ты не прав. С такими женщинами мы сами становимся сильнее.

Они прозвали его Принцем из-за манер. И еще потому, что студент, сам из Польши, был наслышан о семье аристократов Потоцких.

Йозеф не нашелся, что сказать. Он думал: мертвый ребенок есть мертвый ребенок. Ничего хорошего в убийстве ребенка нет и быть не может. Сейчас, после года ужасов, ему постоянно снилось, как он истекает кровью. А в Заксенхаузене он видел во сне одну лишь еду. Он молчал, и женщины приняли это за согласие.

– Йозеф понял, – объявила Матушка Метелица. – Он ведь Принц.

Лишь однажды Хенрик заговорил с ними о сопротивлении как о цели их деятельности.