Принцесса Шиповничек

Бородача называли Ребе. Человека, более далекого от благочестия, трудно было вообразить – во всяком случае, Йозефу. Ребе был скор на расправу, да к тому же и сквернослов каких поискать.

Еще в отряде были три брата: Молот, Клещи и Наковальня. Немногословные, они разговаривали разве что друг с другом. Еще тут был худой, темноволосый русский эстет, откликавшийся на прозвище Иван Грозный. Он вырезал из дуба шахматную доску, сделал желудевые фигуры и до появления Йозефа играл сам с собой. Йозеф выиграл у него три раза подряд, и русский потерял к шахматам всякий интерес. Еще были две женщины, Челнок и Шпулька, только за долгие недели в отряде Йозеф так и не научился их различать. Они сторонились остальных, спали всегда отдельно от мужчин, прижавшись друг к другу. Могли быть сестрами – одинаковые квадратные челюсти, зеленые глаза, короткие иссиня-черные кудри, крупные крестьянские руки. Могли быть матерью и дочерью – только Йозеф не смог бы сказать, которая старше.

Еще было пятеро мужчин за шестьдесят, седые, бородатые, все из одной деревни, лесорубы. Когда появились немцы, они были далеко в лесу. Вернувшись в деревню, обнаружили, что их семьи убиты, а дома разграблены и сожжены.

– Пропало даже золотое обручальное кольцо с пальца моей жены, – рассказывал один. – Пропало вместе с пальцем.

Он сказал это не печально и не гневно, он говорил совершенно равнодушно. Как будто пересказывал старую-престарую историю, рассказанную ему давным-давно. Четверо лесорубов выбрали простые прозвища: Дуб, Ясень, Рябина, Береза. Но пятый, их вожак, звался Holz-Wadel – Лесовал, потому что так лесники называют полнолуние, время, когда лучше всего валить лес.

– Я рублю только немецкие деревья, – говаривал Лесовал, тоже без всякого выражения.

Отряд направлялся в окрестности Люблина. Недалеко от города, почти на виду, располагался новый лагерь уничтожения, который назывался Майданек. Его начали использовать в прошлом декабре, и там содержалось множество пленных русских солдат. У Лесовала появилась идея, поддержанная всеми, с кем удалось связаться: если освободить хотя бы часть узников, партизанские отряды пополнятся обученными бойцами.

Йозеф кивнул. Это был настоящий план, так непохожий на болтовню и мечтания Хенрика и его крошечного отряда.

– Возьмите меня, – попросил он.

Все они, и женщины тоже, были опытными лесными жителями: осторожными, спокойными, сильными. Двигались бесшумно, и понять, пробирается по лесу один или все четырнадцать, было невозможно. Йозеф полюбил их общество. В историях, которыми они обменивались по вечерам, не было ничего об ужасах или борьбе, ничего о чудовищных способах умереть. Они рассказывали старые сказки: лесорубы вспоминали предания родных гор; Мститель, самый молодой, совсем недавно вышедший из детства, – мамины стишки и сказочки; Ребе, в соответствии со своим прозвищем, если не с характером, цитировал Ветхий Завет. Русский дрожащим от волнения голосом декламировал длинные русские поэмы, а потом переводил их для слушателей.

Когда очередь дошла до него, Йозеф начал читать наизусть шотландские баллады: «Сэра Патрика Спенса» и «Женщину из Ашерс Велл». Любимых Шиллера и Гете он трогать не стал, рассудив, что аудитория этого не оценит и сочтет его выбор не просто данью восхищения талантом немецких поэтов. Ему все еще не доверяли. Он был единственным неевреем. Однако театральный опыт сослужил Йозефу хорошую службу, и скоро он стал их любимым исполнителем. Для начала прошелся по раннеанглийским поэтам, а на закуску припомнил несколько строф из Данте, хотя «Ад» оказался слишком мрачным и слишком реалистичным. Когда прозвучало «Оставь надежду, всяк сюда входящий», обе женщины закрыли лицо руками и начали беззвучно плакать. Йозеф замолчал, пораженный. Он никогда не видел, чтобы плакали так тихо. Следующим утром он упомянул об этом мальчику и узнал, что женщины выучились так плакать в одном из лагерей, чтобы не привлекать внимания охраны. Мститель не сказал, какой это был лагерь, а Йозеф не спросил.

Медленно, осторожными перебежками, они двигались к Люблину и там присоединились к большому отряду лесных партизан. Выяснилось, что Майданек слишком хорошо охраняется. Вновь начались рассказы о смерти, их повторяли, словно перебирая бусины на четках. Челнок и Шпулька оставили отряд Йозефа и присоединились к другим женщинам. Эстет Иван устал от жизни в лесу, раздобыл фальшивые документы и решил тайными путями пробираться на запад. Ему, наверно, пришлось повторно проходить там, где он уже шел с отрядом. Через много месяцев до них докатились слухи, что он был убит под Парижем. Его поймали, пытали, но он никого не выдал.

– Вот уж чего не ждал от этого ублюдка! – Таков был краткий комментарий Ребе.

Больше никто ничего не сказал – это был, кажется, вполне исчерпывающий некролог.