Принцесса Шиповничек

Внезапно наступила тишина, – охранники и птицы замолчали одновременно – и Йозеф вдруг услышал странный низкий звук. Этот рокот можно было принять за шум мифической Дикой охоты, по крайней мере, так ему тогда показалось. Через минуту Йозеф понял, откуда звук: появились три огромных, шесть на три метра, фургона вроде мебельных. Солнце сверкнуло, и Йозефу в первый момент показалось, что они бронированные. Лишь потом он понял, что это просто плотно подогнанные доски, покрашенные в серый цвет.

– Зачем здесь фургоны? – шепнул Мститель.

Йозеф не знал, что ответить. О фургонах старик ничего не говорил.

Фургоны остановились. К ним потащились заключенные в кандалах и завозились у задних дверей. Внезапно двери ближайшего фургона распахнулись, и на землю вывалилась обнаженная женщина.

Те, кто прятались в лесу, не могли сдержать стон. Йозеф предостерегающе поднял руку. За секунды, понадобившиеся, чтобы все замолчали, выпали еще три тела.

Фургоны возвращались на поляну каждые два часа. Йозеф и его товарищи, затаившись на краю леса, наблюдали за чудовищными событиями. Что им еще оставалось? Фургоны сопровождали десятка два машин. Эсэсовцы намного превосходили партизан и численностью, и вооружением.

Первые трупы вызвали возмущение и ужас. Но когда мертвых женщин одну за другой, одну за другой, одну за другой, – всего их было восемьдесят две – вытащили, выволокли, вышвырнули из фургона, партизаны оцепенели. Они заметили, хоть из-за деревьев было не очень хорошо видно, как выдирали золотые коронки и сбрасывали трупы в огромную общую могилу, прямо здесь, на берегах серой реки Нарев.

Три пустых фургона поехали обратно в Хелмно, оставив работников в кандалах и охрану. Каждые два часа они возвращались с полным грузом.

Весь первый день Йозеф и его друзья вели наблюдение – с восхода до заката. Семь ездок, каждый раз по три фургона, – всего двадцать один. Йозеф посчитывал: «От восьмидесяти до ста в каждом фургоне. Сегодня убили от тысячи восьмисот до двух тысяч человек, мужчин, женщин, детей. Хуже, чем в Заксенхаузене». А он-то думал, хуже ничего быть не может.

Его вычисления не вызвали никакой реакции. Отряд стремительно отступил поглубже в лес.

Ночью, словно сговорившись, ничего не обсуждали. Не строили никаких планов на завтра. Но Йозеф слышал: мужчины, то один то другой, плакали. В полночь к нему подошел Ребе и молча протянул бутылку коньяка. Йозеф не спросил, как удалось раздобыть такое сокровище, – просто пил, пока Ребе не отобрал у него опустевшую на четверть бутылку. Именно тогда Йозеф вдруг вспомнил об Алане и понял то, чего не понял ни в Заксенхаузене, ни за все шесть лет с ухода возлюбленного.

– «Это лучше, неизмеримо лучше», – убежденно твердил в темноте Йозеф, вспоминая Диккенса[6]. Лучше погибнуть в пограничном конфликте, лучше пасть под градом пуль, чем быть отравленным газом в шестиметровом фургоне, сражаясь с восьмьюдесятью родственниками и друзьями за последний глоток воздуха. Лучше стать легендой сопротивления, чем быть вышвырнутым, как старая тряпка, в общую могилу.

Утром они вернулись на край леса, словно не могли поверить в то, что видели накануне. Надо было вернуться и убедиться своими глазами. День выдался хмурым, небо было серым, как река. Весь день они считали фургоны. На этот раз – восемь ездок, несмотря на плохую погоду. Вечером послышались пулеметные очереди.

– Расстреливают похоронную команду, – сказал Рябина. У него было самое лучшее зрение в отряде. – Не хотят оставлять свидетелей.

К ночи поле опустело, и партизаны получили возможность выйти. Поле перешли не все и не все сразу. Бросили жребий. Мальчик, Береза и Йозеф вытащили короткие соломинки и пошли первыми. Они передвигались осторожно, пригнувшись. Йозеф поглядывал на реку, которая с каждой минутой становилась все темнее и темнее. На этом поле скорби они были одни.

К яме подошли уже в полной темноте. Яма была полна теней: руки, ноги, запрокинутые головы, рты, разинутые в безмолвном крике. В памяти всплыли Дантовские строки, но даже самому великому Алигьери было бы не под силу передать ужас, который лежал у их ног. Зловоние – неразвеявшиеся клубы выхлопных газов, смрад вывалившихся кишок и тошнотворный, сладковатый запах двух– и трехдневных трупов – оглушило их.

Йозеф вглядывался в мертвые тела, но среди тысяч тел видел только одно: на самом верху кучи лежал белокурый ребенок не старше трех-четырех лет. Большой палец во рту.

Йозеф заплакал.

Рыдали все трое. Громко. Не стыдясь своих слез.

Вдруг Мститель крикнул:

– Смотрите! Там что-то шевелится!

Сперва Йозеф подумал, что мальчику показалось, – из-за темноты, из-за теней, от страха. Или, хуже того, – умершие раньше уже начали разлагаться и выделять газы, которые поднимаются наверх. Но Мститель все-таки был студентом-медиком и знал все это и сам. Пока Йозеф пытался понять, что происходит, мальчик уже прыгнул в чудовищную яму и расталкивал окостеневшие тела. Когда он, пошатываясь, выпрямился, наступая на спины, животы и бока трупов, на руках у него лежало одно-единственное тело.