Принцип домино. Покой

– И я люблю тебя, Миа Эванс, – от нежности в голосе сына у Лероя защемило сердце, а от вложенного в них смысла голову. «Да чтоб тебя, Эванс!» – выругался он, со злостью пнув ее кроссовок, который ударился о диван с глухим звуком. Одно радовало Лероя в этой ситуации, что сестрица Формана – совершеннолетняя. «А с тобой, засранец, я позже поговорю!» – решил Мастерс, тихо выходя из квартиры и защелкивая дверь.

«Миа-головная-боль-Эванс. Чтоб тебя приподняло и шлепнуло, Джером!» – думал раздраженный Мастерс, удаляясь от квартиры сына и сладкой парочки в ней. «Других девчонок во всем старом городе-то не нашлось!» – он сел за руль и с силой захлопнул дверь, пустив по кузову вибрацию. Мастерс никак не мог понять, почему из всего многообразия представительниц слабого пола, окружавших сына, Джером выбрал именно младшую сестру друга и одноклассника, ко всему прочему белую. Хотя, если не кривить душой, Лерой давно догадывался обо всем. Он старался не замечать, как Джером смотрел на Мэймэй, помогавшую его сестре с уроками после школы, пока братья перебирали машины в гараже. Лерой давно все понял, но чего он не учел, что Эванс ответит взаимностью и не испугается встречаться с парнем из гетто, у которого из перспектив только ржавая отцовская тачка. Мастерс отлично осознавал реалии: у девочки, которая учится в Принстоне куда больше шансов выбраться из болота под названием Северный Нордэм, чем у Джерома, приходящего домой под ночь и пропахшего бензином и машинным маслом. Когда Эванс его бросит, найдя себе вариант получше, Джерому будет очень больно, но, увы, Мастерс младший, видимо, забыл, что не ко всем людям из старого города относятся одинаково. Какой бы хорошей девушкой не была Мэймэй, но они с его сыном не пара.

Сидя в машине под окнами квартира Джерома, Лерой увидел, как зажегся свет еще одинокой лампочки на кухне. Мастерс не трогался с места и думал о том, как бы было хорошо, родись его дети в другом городе или в другое время. Но жизнь не давала поблажек таким ребятам, как Джером. С клеймом парня из промышленного гетто из старого города не сбежать просто так. И даже, несмотря на то, что белое в Северном Нордэме недостаточно, но все же белое, то черное – всегда оставалось слишком черным.

До встречи

Надеясь спрятаться от преследовавших мыслей в темноте, Лиам сидел в спальне пентхауса, потирая уставшие и покрасневшие от постоянного недосыпания глаза, и бездумно всматривался в темноту. После посещения окровавленного ангара он впервые позволил себе расслабиться и опять отыскал успокоение на дне бутылки. Его старший брат Сир Безупречный, как и всегда, был занят, скорее всего, пропадал где-то с подружкой Лиама. Нет, не так. С бывшей подружкой. Так было бы точнее.

Бутылка виски подходила к концу. Сильно поднабравшись, Ли лежал на кровати без рубашки в брюках с расстегнутым ремнем и курил в потолок, обдумывая их с Эванс общение за последние несколько месяцев. За исключением взаимных упреков и издевок, оно сводилось разве что к разговору в последний день рождения Никки. Разговор, загнавший Лиама в угол и заставивший иначе смотреть на вещи, а именно, раскрывший Ларссону глаза. После смерти Ричарда Лиам закрылся от всех, но пиявка Эванс вытащила наружу спрятанные страхи коротким долбанным «прости», сказанным совершенно не к месту. «Прости» резавшее слух даже такому самовлюбленному кретину, как Лиам. «Прости меня, Лиам. Прости за все… За Ричарда», – голос суки Эванс звучал в голове подобно мерзкой попсовой мелодии, что гоняют в радиоэфире без остановки. Будто после ее «прости» ему должно сделаться легче. Ларссону претило, что Эванс бросила ему «прости», как кость голодной собаке, словно им можно было что-то исправить.

Раз за разом Лиам прокручивал в голове воспоминания о событиях того вечера и не видел иного исхода, кроме смерти одного из близких ему людей. Выбор был сложный: друг или любимый, и каждый раз Ларссон сомневался в его правильности. Может, следовало позволить ей сдохнуть? Отпустить ее руку, чтобы летела ко всем чертям… «Твою ж мать, Ричард, как ты мог так поступить! Скинуть человека с балкона, не моргнув глазом!» – отравленные отчаянием мысли Лиама съедали изнутри отставки затуманенного разума, вновь и вновь воскрешая события ужаснейшей ночи, после которой Ли потерял обоих: друг и любимый. Сложный сделать выбор, когда выбора нет.

Ларссон поднялся с кровати и затушил бычок в переполненной пепельнице. Допив виски, в котором лед давно растаял, он запустил стакан в стену, в точности как Ричард в день неожиданной кончины.

– Чёрт, черт, черт! – голос Ларссона сорвался и становился хриплым. Хотелось кричать, но какой смысл: тебя все равно не услышат, а если услышат, то не поймут.