Принцип каратэ

Он поспешно протянул руку.

— Послушай, — Федор замялся. — Дай телефон Марины.

Вот и чудненько!

— Пожалуйста.

Золотов продиктовал.

— Только сегодня ты ей уже не звони. — Он сдержал ухмылку. — Девочка перепила, устала, плохо ей было, пусть отдыхает. А завтра звякни, она будет рада. Лады?

Федор кивнул.

— Буду хватать машину. Тебя подбросить?

— Да нет, пройдусь...

— Ну погуляй, развейся, может, в кино попадешь. Счастливо!

ВЫПАД ПЕРЕД ЗЕРКАЛОМ

Роль потерпевшего играла борцовская кукла, подвешенная на четырех растяжках к стойкам и перекладине турника. Проволока соединялась с динамометрами, показания которых лягут в основу расчетов экспертов.

Техник-лаборант областной прокуратуры готовил съемочную камеру видеомагнитофона, у раскрытого окна покуривал фотограф. Валек с Петром боролись на матах, я заполнял вводную часть протокола.

Время от времени в дверь заглядывала Варвара Петровна — директор школы — с полушутливым вопросом: «Еще не продырявили инвентарь?»

Если раньше я думал, что она разрешила использовать спортзал для следственного эксперимента с учетом моего скромного вклада в правовое воспитание учащихся, то теперь понял, что не последнюю роль сыграло и обычное женское любопытство.

Внизу громко хлопнула стальная дверь спецавтомобиля.

— Привезли, — фотограф перегнулся через подоконник. — Молодая...

— Всем приготовиться, сейчас начинаем, — объявил я. — Варвара Петровна, если желаете, можете присутствовать. И пригласите еще кого-нибудь из учителей.

Милиционер в портупее и сапогах и коренастая женщина-сержант ввели Вершикову.

— Для чего в школу? Я тут отродясь не была, — бормотала она, непонимающе глядя по сторонам.

Увидев меня, на миг запнулась.

— Здрасьте! Прогулку устроили? Давно выпускать пора!

Жеваный, в пятнах сарафан потерял «фирменный» вид; да и сама Вершикова выглядела не лучше: мятое лицо, растрепанные волосы, тусклые, беспокойные глаза.

Возле манекена остановилась, хмыкнула, передернув плечами, но, заметив висевший рядом кортик, потупилась.

— Проверять будете?

Она зачем-то поднесла руки к глазам, нервно потерла ладони.

— Я же сказала — не помню... Может, так и не выйдет...

Уверенности в голосе не было.

— Попробуем, как получится, — сказал я, после чего объяснил условия и цели эксперимента. Конвоиры недовольно переглянулись и придвинулись поближе.

— Начали!

Обвиняемая стояла в растерянности, неуклюже растопырив неумелые руки.

— Пожалуйста, Вершикова, мы ждем.

Она помедлила еще несколько секунд, потом, решившись, сделала шаг, другой. Сейчас имело значение каждое движение, каждый жест. Едва слышно зашумела камера, щелкнул затвор фотоаппарата. Фотографии и видеозапись помогут запечатлеть то, что может не успеть схватить человеческий глаз: направление удара, угол наклона клинка, траекторию его движения.

Но до удара не дошло, что-то не получалось. Вершикова тяжело дышала, и чем дольше она возилась с кортиком, тем очевиднее становилось: она не знает, что клинок заперт в ножнах и освободить его можно, только нажав кнопку замка, маленькую незаметную кнопочку, о существовании которой она не подозревает.

Понимая, что беспомощная возня фиксируется бесстрастной пленкой и ложь предыдущих показаний становится до неприличия наглядной, она все сильнее дергала неподдающуюся рукоятку и наконец, оборвав тесемку, на которой висел кортик, бросила оружие под ноги.

— Поясните свои действия! — сказал я для записи.

Закусив губу, Вершикова молчала. Оператор крупным планом снимал лицо — сосредоточенное, отражающее мучительные размышления.

— Хватит! — Она закрыла лицо растопыренной ладонью. — Скажите, чтоб перестал.

Последние слова она выкрикнула фальцетом.

Вершикову отвели в кабинет директора. Милиционер стал под окном, женщина-сержант заняла пост в коридоре возле двери. Мы остались наедине.

— Эксперимент показал, что вы не умеете даже вытащить кортик из ножен, — я говорил размеренно и спокойно. — Как это увязывается с вашими показаниями?

У нее дернулось веко.

— Да-а-а, не в цвет. А я-то старалась — в петлю влезла и своей рукой затягивала. — Она скверно выругалась. — Значит, есть справедливость. Пусть сам сидит десять лет! И так всю жизнь испортил, веревки вил, что хотел, то и заставлял! На десять лет тоже бы, дуру, устроил, да, видно, не судьба...

Она засмеялась. Это был нехороший, зловещий, с надрывом смех — предвестник близкой истерики.

— Давайте по существу! — намеренно резко оборвал я ее. — Что произошло на даче?

Она опомнилась.

— Что там было — не знаю, потому что с Галкой наверх пошла. Они вдвоем долго сидели, потом вроде шум. И вдруг Золото влетает в спальню, глаза вытаращил, челюсть отвисла, слюни бегут: «Скорей, — говорит, — Федька на нож напоролся». А потом запел: «Если на меня подумают — карьере конец, тогда и вам с Куколкой худо придется, скажи так и так, тебе ничего не будет, дадут три года условно, в крайнем случае посидишь недельку, я лучшего адвоката возьму, и вытащим тебя под расписку...» Пугал, золотые горы сулил. Я и согласилась: мало дерьма хлебала, что ли? Разом больше, разом меньше. Да слишком большая ложка выходит — пусть сам жрет!