Принцип мести

Игнатий, в отличие от меня, с головой ушел в богословские споры, пытаясь вырвать с корнем ересь, насаждаемую Илией. Они дискутировали по вечерам как одержимые, собирая вокруг себя любопытных, среди которых было мало знающих русский язык и не было ни одного понимающего существо дискуссии. На меня произвела впечатление необычная аргументация, приведенная Илией в одном из словесных поединков. Утверждая, что Иисус был не только милосердным Богом, но и беспощадным фанатиком идеи, требовавшим от своих учеников полного самоотречения и величайшей преданности делу служения Господу, он проводил неожиданную аналогию с хуннским царевичем Модэ, который славился своей жестокостью и бескомпромиссным характером. Однажды царевич пустил «свистящую» стрелу в поле и потребовал, чтобы его воины сделали то же самое. Затем, натянув тетиву, выстрелил в своего любимого коня. Тех слуг, которые не последовали его примеру, он умертвил. Затем Модэ пронзил стрелой из лука собственную жену. Воины, не сделавшие того же, были немедленно обезглавлены. А во время охоты царевич поразил шаньюя, своего отца, который тут же превратился в утыканного стрелами дикобраза – ни один из воинов, сопровождавших Модэ, не рискнул воздержаться от соучастия в убийстве. Не так ли поступил Иисус, вопрошал Илия, призвав своих последователей отречься от дома и семьи и сместив, по сути, Бога-Отца с занимаемого им трона своими проповедями? Новый завет в клочья разрывает Ветхий Завет, благая весть как нетленная искра милосердия начинает в буквальном смысле новую эру. Но и она подходит к концу – в воздухе носятся предчувствия и чаяния новейшего завета, дать который призван Мессия...

– Сатанинские стихи! – гремел Игнатий и цитировал Библию.

– Гуманизм помимо Христа есть обман! – утверждал он и приводил собственные доказательства. – Да, Бог-Отец в целях утверждения религии прямо повелевал и косвенно попустительствовал истреблению целых народов и нарушению установленного им же закона. Но Бог выше добра, он видит конечную цель религиозного делания в утверждении Царства Божия и прозревает пути к этому. Его закон шире нравственности...

– Значит, торжествует иезуитский принцип: для достижения цели все цели хороши. В том числе и двойные стандарты, – возражал Илия, и круг дискуссии замыкался.

Мои друзья стали своеобразным центром агоры – места, куда приходили все мыслящие обитатели монастыря и туристы, желающие развеять скуку и узнать местные новости. Нередко к тесному кружку их слушателей присоединялся сая, которому Илия переводил наиболее существенные диалоги с Игнатием. «Учитель» внимательно его выслушивал, но почти никогда не задавал вопросов; он был лишь зеркалом, олицетворением буддийского спокойствия, в котором отражались мирские страсти, не затрагивавшие ни его состояния, ни его мировоззрения.

Между тем приближался час новых испытаний, о которых участники боев без правил имели лишь самое смутное представление; теряясь в догадках относительно того, с чем или с кем им предстоит сразиться, они с настороженным интересом наблюдали, как клетки зверинца, расположенного вблизи колизея, наполняются дикими обитателями саванны и джунглей, а террариум – копошащимися гадами. Походный зоопарк стал вторым домом для льва, леопарда, двух крокодилов, пумы, собак всевозможных бойцовских пород – от алабая до свирепого японского акита – и гималайского медведя. «Аквариум», кишащий всевозможными мерзкими тварями, благодаря своим твердым стеклам давал возможность вволю поглазеть на сетчатого питона, королевскую кобру и других ядовитых змей. На отдельном столбике, привязанный шелковым шнуром к ноге, сидел горный орел. Мы подозревали, что все это животное царство каким-то образом связано с предстоящим во втором, промежуточном, туре боями. У меня, признаться, кровь стыла в жилах, когда я думал об этом, встречаясь с мертвым неподвижным взлядом сетчатого питона.

Предположение о том, что нам предстоит встретиться на арене колизея с дикими зверями, переросло в уверенность, когда сая начал читать нам лекции о холодном оружии, исстари применявшемся для самообороны монахами. Опытные инструктора учили нас им пользоваться. За неделю обучения я более-менее сносно овладел большими ножами – гуань-дао, 9 колец и конским секачом, которые чем-то напоминали средневековые алебарды. Игнатию полюбился трезубец с плавно закругленными боковыми лезвиями, Спокойный одинаково виртуозно владел всем арсеналом Шаолиня, включая боевые жезлы и нунчаку. А в руках такого мастера, как Железная Ладонь, даже стальной кнут превращался в бич божий.

Сая иногда рассказывал нам об истории возникновения того или иного вида боевого оружия. Так, знаменитый воспитанник шаолинской школы Зао Куань-Инь боевым посохом проложил себе дорогу к трону, основав династию Сун. В одной из жарких схваток посох переломился от удара. Чтобы не расставаться с ним, новый император скрепил его цепочкой – получился малый цеп, то есть нунчаку.