Принцы Пограничья

Дэйви пошёл в ванную и изучил своё лицо в зеркале. Под носом виднелись следы крови, а под левым глазом налился синяк. Чёртовы ублюдки. Он выглядел лучше, даже когда вернулся домой из Нормандии. Хотя тогда его кожа не была такой прозрачной.

— Я состарился, — сказал он фотографии на столике в прихожей. — Мне всё равно, что ты скажешь. Я стар.

Он задумался, всё ли в порядке с котом. Надел свой пиджак.

Во дворе было холодно. Когда Дэйви дышал, изо рта у него вырывались облачка пара. Он потёр руки и надел перчатки. Этим утром был сильный туман, обвивавший весь задний двор и вообще всё вокруг. Солнце нехотя поднималось над Сераф-стрит — тонкие, едва заметные лучики света.

Дэйви заковылял к калитке. В воздухе пахло чем-то странным, чем-то вроде компоста.

Трава была влажной. Пройдя за калитку, он понял, что что-то произошло. Разбитые цветочные горшки, перевёрнутые ящики для растений, вырванные с корнями овощи. Ночью здесь побывали хулиганы и всё разграбили. Не иначе как решили отомстить.

Дэйви добрался до своего участка и застыл. Потом моргнул. Дышать стало тяжело, он начал задыхаться. О нет, нет, нет…

Окна сарая Дэйви были разбиты. Те, кто сделал это — Оззи и четверо или пятеро его дружков — по-прежнему были снаружи.

То, что от них осталось.

Тафф Морган знал о смерти не понаслышке. Кровавые ошмётки, которые остались в воронке от взорвавшейся бомбы. После падения снаряда из 88-миллиметровой нацистской зенитной пушки от его товарищей не осталось ничего, кроме обугленных обрывков одежды и розового месива. Его друзей, людей, которых он знал, шквальный огонь из пулемётов «Шпандау» буквально разорвал на куски.

Тогда он подумал, что увидел то, что ожидает и его.

Тела — целых тел там не было, только части — были разбросаны перед его сараем. Всё выглядело словно после прицельного попадания 88-миллиметрового снаряда, разве что не осталось ни воронки, ни пепла. Бедные чёртовы ублюдки выглядели так, словно их пропустили через мясорубку. Куски костей и конечности, кое-где ещё покрытые плотью, торчали из земли, словно старательно посаженные ростки сельдерея. При свете дня Дэйви увидел чёрные от крови рёбра, влажные ошмётки мозга, блестящие жёлтые кишки.

Однако хуже всего было то, что существо, убившее их, сохранило их лица. Перед дверью сарая были выставлены в ряд садовые инструменты Дэйви: лопата, вилы, мотыга, совок, грабли. С верхушки каждого из них свисал мягкий, мясистый флаг; сорванная с человеческого лица кожа, тонкая, тяжело покачивающаяся на утреннем ветерке.

У Дэйви перехватило дыхание. Запах крови и отбросов вернул его обратно в 44-й год, а ему этого, чёрт возьми, совсем не хотелось. Разве он уже не видел всё это? Почему ему опять приходится с этим сталкиваться?

Почему?

Лишённое костей лицо Оззи развевалось на ветру.

Дэйви вырвало. Горячий, кислый чай полился на холодную землю.

Дэйви подошёл к двери сарая и распахнул её.

— Что ты натворил? — хрипло воскликнул он. — Что, чёрт подери, ты наделал?

Та вещь, которую он положил в тачку, теперь была не в тачке. Она стояла у разбитого окна на тонких металлических ногах, которых раньше у неё не было. Существо повернуло свою яйцеобразную голову и посмотрело на Дэйви.

И низко загудело.

Гул изменился в тональности, затем ещё раз.

— Мне это не нужно, — отрезал Дэйви.

* * *

— Вот, держи, — сказал Джеймс, передавая Гвен какой-то завёрнутый в салфетку предмет. На сыром утреннем воздухе от него поднимался пар.

— Спасибо, — ответила она. — О, морозно сегодня.

Джек, который стоял, прислонившись к внедорожнику и сложив руки на груди, поднял голову.

— Это мороженое? На завтрак?

— Нет, я сказала, что сегодня морозно.

— О. Ладно.

Ещё мгновение спустя он снова повернулся к ним.

— Так что это?

— Это чертовски вкусно, — ответила Гвен, откусив ещё кусок.

— А название у этого есть? — поинтересовался Джек.

Жуя, Джеймс развернул собственный заказ и прочитал напечатанную на салфетке надпись.

— Это… «Круассандвич».

— Хм. Это как круассан? С ветчиной? Сделанный как сэндвич?

— Думаю, ты уловил основную идею, — сказал Джеймс.

Джек покачал головой.

— Можешь купить себе, — сказал Джеймс. — Кафешка сразу за углом. Завтраки подают до десяти. Я же спрашивал, не хочешь ли ты тоже.

— Нет, спасибо, — твёрдо сказал Джек.

Они продолжили есть.

— Полагаю, ты знаешь, что всё это делает с твоими артериями? — спросил Джек.

Гвен кивнула.

— Круассан. Это как… масло в форме шрапнели. Не говоря уж об обработанной муке. Ты станешь вялой и неповоротливой.

— По крайней мере, — с полным ртом заметила Гвен, — я не страдаю от гипогликемии[68] и излишней раздражительности.

— Я в порядке, — лукаво отозвался Джек. — Моё тело — храм.

— Конечно, — сказала Гвен.

Джеймс захихикал. Он скомкал свою салфетку и, поскольку урны для мусора в пределах видимости не оказалось, сунул её в карман.

— Ничтожество, — сказала Гвен, коснувшись его губ. Она доела свой «круассандвич», смяла салфетку и огляделась по сторонам, ища, куда бы её выбросить. Джеймс забрал у неё салфетку и тоже спрятал в карман.

— Вы двое такие милые, — сказал Джек. — Прямо блевать хочется.