Природа и человек в древнем Египте

Мы допустили, что экологический катаклизм и крушение староегипетского "миропорядка", остававшегося относительно незыблемым на протяжении как минимум пяти столетий, поставили занедуживший политический организм страны фараонов перед необходимостью выработки альтернативных стратегий адаптации к условиям природной и социальной среды. Из неотложных мер жизнеобеспечения цивилизации в кризисную эпоху выделим формирование взамен увядавшей мемфисской монархии дееспособных местных автократий, причем обратим внимание на то обстоятельство, что новая власть самоутверждалась довольно изворотливо: искавшие независимости номархи ради престижа, если не с целью (по древнеегипетским магическим представлениям?) осениться "космически-сакральной царственностью" [Вейнберг 1986, с. 115–140], присваивали себе внешнюю атрибутику фараоновского сана, например, вели официальное летосчисление по годам собственного правления. но в то же время явно дискредитировали статус царя как гаранта вселенской гармонии — Маат, не только не скрывая наличия в своих вотчинах "голодных и нагих", но словно умышленно выставляя их напоказ и вообще подробно живописуя разорение страны, вплоть до таких убийственных для авторитета прежнего единодержавия деталей, как пересыхание Нила и людоедство. Эта политика, наверное, имела свой резон: не говоря о том, что умалчивать о катастрофе, постигшей египетское общество на исходе III тыс. до н. э., при ее масштабах и очевидности для всех было бы просто абсурдно, откровенность, на первый взгляд противная принципам Маат, оборачивалась для номархов шансом (в обоснование претензий на царское достоинство?) заявить о собственной мироустроительной миссии ("давал я хлеб и пиво"; "вырыл я канал" и т. п.). И вот здесь может сложиться впечатление, что традиционная староегипетская модель мироздания дрогнула: в ней богоначальный фараон — воплощенный Хор и сын Ра, одно только присутствие которого на престоле как будто бы мыслилось достаточным для процветания страны, похоже, был потеснен человеком — правителем-практиком, не питавшим иллюзий, что "жизнь городу" в новых условиях он сумеет обеспечить иначе как земными делами, например, выкопав большой ирригационный канал к иссохшим в годину низкого Нила пойменным территориям. Если наша догадка корректна, эпоха Второго социально-экологического кризиса в древнем Египте, не исключено, оказалась в какой-то мере переломной еще и в отношении концепции божественной царственности и ее "субъекта".

Развивая эту мысль, добавим, что в египтологии, как известно, проблема причастности царя сонмищу богов решалась неоднозначно. Исконный тезис о целиком надчеловеческой сущности — божественности фараонов был в свое время оспорен Ж. Познером [Posener 1955], что приветствовалось некоторыми учеными [Коростовцев 1976; Leprohon 1995; Vercoutter 1967а]. Воздержимся от дискуссии по поводу того, какие именно качества, якобы уравнивавшие фараона с его смертными подданными, приписывались ему этими последними; примем к сведению и критику такого рода идей с указанием на то, что в официальных текстах, "так или иначе касающихся египетского учения о царе, нет ни одного намека даже на малую частицу человеческого в нем" [Берлее 1972, с. 37]. Заметим от себя, однако, то обстоятельство, что источники, в которых Ж. Познер усмотрел основания для своих умозаключений, появляются на вполне определенном хронологическом рубеже: он совпадает с "бифуркационным" Средним царством, главный же массив соответствующей информации датируется новоегипетской "империей".

Учтем в текущей связи еще одно совпадение. Среднее царство, выражаясь фигурально, ознаменовалось "выходом" фараонов из "нутра"-hnw, каковое понятие в смысле столичной монаршей резиденции — средоточия миропорядка, где, "блюдя чин", пребывали богообразные староегипетские самодержцы, к началу XII династии превратилось в архаизм и ассоциировалось теперь с любым царским учреждением в стране независимо от его географии [Берлев 1972, с. 243–244]. Кажется маловероятным, чтобы такая "профанация" священного "нутра" обошлась вовсе без колебания основ государственной идеологии древних египтян, и в частности — без переоценки места и роли фараона в мироздании, чему, несомненно, благоприятствовала атмосфера рассматриваемой кризисной эпохи, когда экстремальные естественные и социальные условия вынуждали правителей сойти с пьедестала и принять личное участие в повседневных трудах ради жизнеспособности сначала отдельных номов, а после их воссоединения — и всего государства.