Природа хрупких вещей

Колм наведывался к нам все чаще и чаще. Думаю, он находил утешение в нашем доме. Мама вкусно готовила и знала, как поддержать разговор, в отличие от его родной матери, которая не умела ни того, ни другого. Обычно Колм выражал свое мнение по какому-то вопросу, будь то наше деревенское общество или политика, и моя мама принималась с ним дискутировать. И вот однажды он перестал смотреть на меня просто как на сестренку Мейсона. Я с абсолютной ясностью помню тот день, когда он заявил мне, что я выросла и стала красавицей.

— Не надо так шутить, — со смехом урезонила его я, ибо была уверена, что он меня дразнит. — Это нехорошо.

— А я и не шучу, — отвечал Колм. — Ты самая красивая девушка в нашем селении. И самая прямодушная. Не то что другие девицы. Те только и знают, что хихикать, носы задирать да кокетничать. Я ни одной из них не поверил бы.

Это был своего рода комплимент, но смысл его я не совсем поняла. «В чем не поверил бы?» — недоумевала я.

— Такая, как ты, пришлась бы по душе любому мужчине.

Мне ни один парень сроду такого не говорил. И уж тем более я не мечтала услышать подобное от самого Колма Макгоу.

Он был хорош собой, приятен в общении, много смеялся, и от него не пахло тухлой рыбой. Правда, бывало, он напивался с братом или друзьями и иногда рассказывал похабные истории, от которых я краснела.

Обычно Колм навещал меня у нас дома, но порой водил на пристань, где я наблюдала, как он и его друзья пьют виски, передавая бутылку по кругу. Мои близкие подруги покинули деревню, устроившись на работу вдали от дома, а с остальными девчонками я близка не была. Думаю, они завидовали мне из-за того, что я приглянулась Колму, и почти перестали со мной общаться. Через какое-то время у меня остался всего один друг — Колм. А спустя несколько месяцев после моего восемнадцатилетия он сделал мне предложение руки и сердца.

Мы находились в его лодке, пришвартованной к причалу. Были там одни. Целовались. Шаловливые руки Колма так и норовили залезть мне под платье. Я противилась, не позволяя овладеть собой. Много лет назад я поклялась отцу, что отдамся только тому мужчине, который возьмет меня в жены. Как только ты уступишь какому-нибудь парню, объяснял отец, тот сразу утратит к тебе интерес. Поэтому я твердила Колму: «Нет, нет и нет», а он ласкал меня, нашептывал нежные слова в надежде, что я передумаю. Вероятно, рассчитывал, что сумеет переубедить меня, как других девушек, с которыми ему везло больше.

Я оттолкнула его и сказала:

— Ты не получишь то, что тебе не принадлежит! Я тебе не жена, Колм.

Он широко улыбнулся. Ему нравилось, что до него я ни с кем не встречалась и не имела намерения до замужества расставаться со своей девственностью.

— Тогда стань моей женой, Сиэша. Выходи за меня.

Тогда я не знала, любовь ли то, что я испытываю к Колму, или это просто сильное влечение, но была уверена, что, выйдя замуж за Колма, всегда смогу заботиться о маме и мы с ней обе всегда будем сыты. Деревенские рыбаки богатеями не были, но и никогда не голодали. Когда я сообщила маме, что Колм хочет на мне жениться, она сказала примерно то же самое: что она будет спокойна за меня, зная, что я не пухну с голоду, сплю в теплой постели и имею надежного защитника. Она дала свое благословение, и через несколько недель мы поженились.

Во время свиданий с Колмом, когда за нами никто не наблюдал, мы очень приятно проводили время, и я догадывалась, что более сильное наслаждение мне еще предстоит испытать. Наша первая брачная ночь запомнилась мне как некое волшебство. Несмотря на боль, я была счастлива, воистину счастлива, впервые со дня смерти отца. То блаженство, в какое я погрузилась, затмило все мои разочарования, даже скорбь. Пусть и ненадолго.

Первый раз, когда Колм поднял на меня руку, я лежала на полу в кухне, прижимая ладонь к щеке, и даже не могла пошевелиться от изумления. Мы были женаты всего четыре месяца, только что вернулись с прогулки по деревне в наш маленький домик, стоявший на берегу в конце длинной улицы. Мужчина, которого мы оба хорошо знали, поприветствовал меня, приподняв шляпу, и я пожелала ему доброго дня. Это и побудило Колма ударить меня по возвращении домой, хотя поначалу я даже не сообразила, чем прогневила мужа, и спросила его об этом. Я искренне не могла понять, в чем моя вина. То, что я поздоровалась, это еще полбеды, орал Колм. Главное — как я поздоровалась и как при этом взглянула на нашего общего знакомого. Но я все равно не понимала, что он имеет в виду. Я никак по-особенному не смотрела на того мужчину.

Рукоприкладство повторилось через несколько недель, потом еще через несколько. И я поняла, что лучше не отвечать на приветствия знакомых мужчин, если рядом Колм, поскольку любой сердечный обмен любезностями он истолковывал как заигрывание с моей стороны. Теперь я с нетерпением ждала, когда он уйдет в море. Только в его отсутствие я могла расслабиться и не бояться, что со мной заговорит бакалейщик, сапожник или молочник.