Природа хрупких вещей

На моей родине не найдется ни одного человека, который не слышал бы про те долгие годы беспросветной нужды. В графстве Даун тот период ирландской истории получил название Великий голод — An Gorta Mórна гэльском языке, на котором до самой своей смерти изъяснялась бабушка. «Великий», потому что его вспоминают даже не столько из-за нехватки продуктов питания, сколько потому, как чувствовали себя люди в те годы. Ими владело безысходное отчаяние. Они были истощены донельзя, сатанели от недоедания.

— Да, мне рассказывали про то страшное время, — ответила я.

Женщина полюбопытствовала, иммигрировала ли я в Америку со всей своей семьей.

Я подумала о своем брате Мейсоне. Он первым отправился за океан, помог мне здесь устроиться. Теперь он живет где-то в Канаде, с женщиной, в которую влюбился.

— Нет. Я одна.

— Одна? — изумилась моя попутчица. — Очень храбрый поступок. Вы ведь еще такая молоденькая!

Я улыбнулась: в иные дни мне казалось, будто я уже прожила несколько жизней, а в иные — будто и не жила вовсе, еще только жду, когда начнется моя жизнь. Или возобновится.

— Мне двадцать лет, — ответила я. — Почти двадцать один.

— У вас красивые скулы. И чудесные черные волосы, — продолжала женщина. — Я и не знала, что ирландцы бывают темноволосые. Думала, они все рыжие или белокурые.

А потом она поинтересовалась, что заставило меня отправиться из Нью-Йорка в Сан-Франциско.

Причин было много. Я назвала самую понятную:

— Замуж выхожу.

Моя попутчица меня поздравила и спросила, как зовут моего будущего мужа. А я вдруг осознала: мне страсть как хочется услышать подтверждение, что я предпринимаю вполне разумный, логичный шаг, учитывая, сколь суров и непредсказуем нынешний мир.

— Мистер Мартин Хокинг. Хотите взглянуть на его фото?

Женщина кивнула с улыбкой.

Я достала из сумочки фотографию Мартина, которую он прислал мне по почте. На нем костюм-тройка в тонкую полоску; волнистые волосы напомажены; аккуратно подстриженные усы частично прикрывают губы. Немигающий взгляд лучится обаянием, в котором я тонула всякий раз, когда брала снимок в руки. Фотографию я получила менее двух недель назад, но знала каждую черточку.

— Красавчик, ничего не скажешь! — воскликнула женщина. — А глаза какие поразительные. Будто смотрят прямо в душу.

— Он… он вдовец, недавно переселился в Сан-Франциско из Лос-Анджелеса. У него маленькая дочка, Кэтрин. Он зовет ее Кэт. Ей еще только пять лет. Мать девочки умерла от чахотки, так что ей несладко приходится.

— Надо же, какое горе! А вы такая умница, берете на себя роль одновременно матери и жены. — Женщина ласково накрыла мою руку своей ладонью, выражая изумление, сочувствие и, может быть, даже восхищение. А потом, пожелав мне всяческого счастья, встала и пошла искать проводника, чтобы попросить у него чашку чая.

Мне хотелось, чтобы моя попутчица поинтересовалась, как я познакомилась с Мартином, и затем оценить ее реакцию на мой ответ. Но та, вернувшись с чаем, больше ни о чем спрашивать не стала. Пока она ходила к проводнику, я думала, какое объяснение ей дам. Теперь, по приближении к пристани, я вновь вытащила из сумочки фото Мартина и напомнила себе свой придуманный ответ.

«Я еще с ним не знакома, — сказала бы я той женщине. — Я откликнулась на его объявление в газете. Он написал, что ищет для себя жену и мать — для его маленькой дочери. Он не хочет, чтобы это была женщина из Сан-Франциско. Предпочитает, чтобы это был кто-то с востока, откуда он сам родом. Кто-то, кто не ждет от него ухаживаний. Кто-то, кто готов без всякой помпы занять место его покойной супруги. Я написала ему, что вполне обойдусь без ухаживаний. Меня устраивает то, что он предлагает, — хороший, уютный дом, мужчина, о котором я буду заботиться, ребенок, нуждающийся в любви».

Женщина наверняка вытаращила бы глаза, возможно, спросила бы:

«Но… а что, если брак с ним не принесет вам счастья? Что, если он будет плохо относиться к вам?»