Природа хрупких вещей

И я ответила бы, что перед отъездом очень много размышляла об этом в своем съемном жилище, где по коридорам бегают крысы, орут маленькие дети, мужчины свои печали заливают спиртным, а женщины завывают, сетуя на горькую долю. Размышляла под грохот, доносившийся из комнаты этажом выше, где вечно дралась жившая там парочка. Размышляла под грохот, доносившийся из комнаты этажом ниже, где другая парочка постоянно предавалась любовным утехам. Размышляла, пока у меня сводило живот от голода и зуб на зуб не попадал от сырости и холода.

«Хуже этого ничего быть не может, — сказала бы я. — И потом, разве он похож на человека, который станет измываться над другими?»

Я смотрю на фотопортрет Мартина. По мне, так внешне он — само совершенство.

Попыталась бы моя попутчица отговорить меня от этого замужества? Может, да. Может, нет. Половина моих соседок по комнате считали, что я рехнулась; остальные завидовали, сожалели, что не наткнулись на объявление Мартина прежде меня. Мама не знает, что я намерена сделать, когда сойду с парома, и я уведомлю ее уже после того, как брак будет зарегистрирован.

Даже когда я ей наконец-то расскажу про жуткие трущобы, где мне приходилось влачить жалкое существование, мама все равно спросит, как я могла решиться выйти замуж за первого встречного. Не такую цель я перед собой ставила, уезжая из Ирландии в Америку. Не о том она мечтала для меня, помогая укладывать вещи в мой единственный саквояж. Я подготовила ответ и на этот вопрос. И уже начала писать письмо, которое отправлю маме.

«Яхочуиметьсвойдом, — изложила я главную причину в общих чертах на тот случай, если мое письмо прочтет кто-то еще, — например, один из двух моих старших братьев, которые по-прежнему живут в Ирландии, — чтобы они тоже это поняли. — Я хочу иметь то, что у меня было в детстве. Теплое жилище, чистая одежда, продукты в кладовой. Я хочу петь колыбельные, чинить порванные детские штанишки, варить варенье, печь пирожки, готовить горячее какао, как это делала ты. И хочу, чтобы мне было для кого стараться. Просто хочу иметь то, что некогда было у тебя».

«Но как же любовь?» — не преминет спросить мама, ведь сама она до сих пор любит папу. Он уже много лет как в могиле, а она ведет себя так, будто по-прежнему является его женой.

Какжелюбовь?

А что любовь?

Паром сбавляет ход, причаливая к пристани, где его уже ждут береговые матросы, готовые пришвартовать судно. За паромным вокзалом простирается город с взмывающими ввысь башнями и многоэтажными сооружениями — ни дать ни взять кусочек Манхэттена. Солнце начинает опускаться за здания, обрамляя их своим розовым сиянием. У меня за спиной пассажиры покидают салон и спускаются на нижнюю палубу, выстраиваясь в очередь, чтобы сойти на берег.

Я убираю фото Мартина в сумочку и поправляю на себе шляпку, которую много лет назад носила мама. Красивейший синий бархат, из которого она пошита, и атласная отделка не до конца утратили свой изначальный блеск. Шляпка не совсем модная, но прекрасно гармонирует с моей сизой блузкой — единственной приличной, что у меня есть. Мартину я написала, что буду в ней. Я беру за ручку саквояж, стоящий у моих ног.

Каждый мой шаг к сходням, что ведут на пристань, уносит меня все дальше от той женщины, какая я есть, и приближает к той, какой я собираюсь стать. Я схожу с парома и вливаюсь в толпу, движущуюся к зданию вокзала. Ищу глазами Мартина Хокинга. Стоит ли он перед вокзалом, высматривая меня в потоке пассажиров? А дочка его с ним? Кэт в красивом розовом платьице встречает свою новую маму?

Я не вижу его в море лиц, ожидающих прибытия пассажиров. Возможно, он ждет в зале.

На город опускается пелена сгущающихся сумерек. Вокруг здания вокзала с шипением вспыхивают электрические фонари. Толпа редеет.

И тут наконец я замечаю его. Мартин Хокинг стоит чуть в стороне от входа в луже янтарного света, отбрасываемого фонарем, что висит над ним. Взгляд его направлен поверх меня и чуть правее от того места, где я нахожусь. Даже с расстояния нескольких десятков футов мне удается разглядеть, что он столь же великолепен, как и на фотопортрете. Не просто красив — прекрасен. На нем костюм кофейного цвета и начищенные до блеска черные туфли. Волосы, золотисто-каштановые, как поджаренный тост, идеально уложены. Он высок — наверное, никак не меньше шести футов ростом[1]. Не чрезмерно мускулист, но видно, что в его руках и туловище заключена сила. Статный, как король, как греческий бог.

А глаза…

Моя попутчица была права. Глаза Мартина Хокинга пронизывают насквозь, словно он смотрит в душу.