#Природа, #Родина, #Литература, #Любовь

Так лучше…

За плетёным абажуром леса – лампа луны светит слабым своим льняным отражением… Закат долго скрипел патроном, пока не вкрутил на место перегоревшего вчера светильника новый. Конечно, мало что можно рассмотреть в его скромных лучах, но – так лучше, чем если вовсе не видно ничего.

День же перед тем, был ясным, открытым, просторным. Разложив травник12 осени на толстой пористой бумаге наста, он приподнимал кальку льда, чтобы лучше рассмотреть тонко прорисованные линии. Каждое дерево постаралось по-своему: какому-то удались лучше контуры, иному – паутинка линий жизни на самой ладони листа.

Обёрнутое в лоскуты шагреневой кожи мха, собрание сухих растений напоминало о том, – какова же была прошлая осень, и та, что минула перед нею, и другая, ранняя, которую уже мало вспомнит кто.

Прижавшись к стволу куста орешника, обняв его крепко, ликуют, сияя нежным загаром, лоснятся вёшенки13. Толстые гусенички обронённых косулями веток, покрытые пушистым мехом разноцветных лишайников, оказавшиеся тут же, неподалёку, нежатся на солнце, стараясь пореже менять положение, чтобы как следует разогреться. Глядишь, да после какая пустит корни, прорастёт и станет той, которой должна была быть.

С облака над лесом ястреб покрикивает на всю округу. Расстроенно или озабоченно, – нам того не понять. И тут же, дятел не в укор ему, а в ответ стучит для порядка по столу ствола. А как ещё дать знать о том, что не всё равно, как там оно у соседа, но спокойнее надо быть, смирнее, криком делу не поможешь.

На ледяных тропинках просек видны вспухшие, натруженные лекала следов, частью выкипевших на солнце и перелившихся через край, да застывших ночной порой… Вскоре от них останется несколько ямок в земле, а после и те зарастут травой.

Пролески ещё спят, зажмурив голубые вёрткие глазки. Чересчур зябко ещё, и от того, – ни одного цветочка, ни единого натянутого на голову одеяла пригорка!

Пустотелые, запечённые в духовке, духе! времени, висят яблоки. Затянувшийся их траур по зиме понятен, но докучлив, ибо почки, рдея от смятения, вызвались уже дать начало новым изумрудным листочкам, столь же драгоценным, что и сквозистый камень14, которому они в цвет.

Маленькими лобастыми рыбками снуют под сосульками капли воды. Весело им, да так, что, не раздумывая, отважно бросаются они в лужицу на земле подле, а дальше, – по ручьям и ручейкам, кому куда суждено.

Лампа луны светит едва-едва за плетёным абажуром леса. Мало что можно рассмотреть в её льняных лучах, но – так лучше, чем если вовсе не видно ничего.

Следы

Раннее морозное весеннее утро спряталось за загорелой спиной дня, оставив на снегу после себя следы, – листья клёна, похожие на гусиные лапки.

Исписанные чёрной тушью, тонкие листы таили в себе некий ритм, положившись на который, можно было с большой вероятностью увериться в том, что вскоре будет разгадан замысел, на мотив коего, вслед за за вальсом метелей, зазвучат ударные капелей, а там уж лето, навязывая свою несдержанность всем и вся, задушит в горячих объятиях каждого. Оно, бывает, заморочит голову на свой манер так, что даже осень забывается у него на груди, пока не опомнится, покуда не вспомнит, – зачем пришла.

День медленно наматывал пряжу жизни на веретено, и уже почти был готов заняться приготовлениями ко сну, как заметил гусей, что, оставляя позади закат, летели в сторону реки. Два ровных клина и ещё один – неравнобоким уголком, латинской L, означающей пять десятков, отставшая от античности цифирь15. Луна, что выглянула, кажется, раньше положенного, для того лишь, чтобы встретить птиц и помочь им разместиться после долгой дороги, насчитала, что гусей было тоже – ровно пятьдесят. Тихими криками они приветствовали родные места. В тени луны, их стройное, достойное восхищения расположение, вызывало восхищение и жалость. Первое напиталось неутомимой их верностью, а второе – слепой верой, надеждой на то, что, по возвращении домой всё будет по-прежнему: чистая речка, лёгкая зелёная похлёбка свежих водорослей, и тот крепкий глубокий сон в своей постели, который не тревожат ни пощипывания за пятки рыбёшек, ни весеннее неутомимое негодование лягушек.

Эх, кабы так всегда…

Как прошла встреча с домом у гусей, было не понять, но луна вдруг отчего-то сделалась чрезвычайно бледна. Ветви деревьев, как могли, закрывали её собой ото всех, пытались отогнать дурноту и привести в привычное расположение духа. Наверное, куда как проще было бы позаботиться о луне летом, когда у каждой веточки много-много хлопотливых, трепетных листочков, – нежных или огрубевших уже на сквозняке ветра. Но деревья расстарались и так, что через короткий срок луна уже смогла медленно пройти по тропинке между облаков наверх. Несмотря на её белоснежное сияние, она по-прежнему казалась беззащитной чересчур, наивной слишком, открытой сверх всякой меры. Такую просто обидеть, измять пальцами да бросить, укорив в этой ущербности её саму.