Природа сенсаций

Но все, может быть, не так просто. Тот педалированный индивидуализм, что явлен в виде од и гимнов пеленкам, простыням и заспанным мордашкам, может быть, свидетельствует о наступлении времен приватности. Ее, жизнь частную, общественно незначимую, образованное население юго-запада Москвы, по идее, должно теперь обрести. И это главное завоевание русского fin de siècle.

Беда в том, что тексты выходят пресноватыми. Московский интеллигент, мутировавший в интеллектуала, в средний класс, третье сословие, обречен существовать в довольно-таки плоской (мелкобуржуазной, сказали бы раньше) системе ценностей. С ее культурной ограниченностью мировая культура за несколько поколений справилась. А наша? Умолк черный ворон русской прозы Сорокин. Пригов выпускает книгу избранного, тем самым уничтожая самый замысел своей поэзии. Гандлевский сводит «Трепанацию черепа» к moralité столь незамысловатому, что оно кажется недостойным ни драматического сюжета, ни, в конце концов, авторского слога. Что касается Кибирова, книга «Парафразис» наводит на мысль о мощном двигателе, работающем на холостых оборотах. Как если бы некто, получив в распоряжение огненный «феррари», вдруг решил не ехать никуда, а сосредоточиться на созерцании кожаной обивки и огоньков на приборной панели.

СЕЛЬСКИЕ НОВОСТИ

Он помахал в воздухе рукой с золотым перстнем.

— С этой безделушкой связана таинственная история, вы знаете, — сказал он, обращаясь к немногочисленным гостям, собравшимся в ненастный вечер на веранде просторного загородного дома.

Гости замотали головами и отрицательно замычали.

— Я расскажу вам, — он откинулся в кресле. — Как-то весной я шел по широчайшей центральной улице одной из красивейших столиц Европы. Я и до сих пор люблю навестить эту колыбель культуры, а в молодости просто безвылазно сидел в ней годами. Я иду, шумит музыка, шумят бульвары, парочки местной молодежи кружатся в вальсах, целуются, занимаются любовью.

Один из гостей повел бровью.

— Иду и вдруг, представьте, я, молодой романтик, слышу зов о помощи. Зовет молодой женский голос. Я бегу. Вижу такую картину: молодая, вся в соку, дама сидит на велосипеде в странной позе. Мы объяснились на ломаном языке, выясняется: у нее юбка попала в заднее колесо велосипеда. Она не может даже пошевелиться. Чуть дернется — юбка сползает. А вокруг начинает собираться толпа.

Я тихо обращаюсь к ней:

— Плюньте вы на всех. Вылезайте из юбки, иначе не выпутаться.

— Не могу, — говорит дама. — У меня под юбкой ничего нет. Увидят — могут арестовать.

— Бросьте, — говорю я, заинтригованный, — почему ничего нет?

— Это тайна. Сказать не могу, но умоляю — помогите мне.

Я поднял ее вместе с велосипедом над головой и быстро вынес из толпы. В проходном дворе я помог ей выпутать юбку, под которой, как я воочию убедился, действительно ничего не было — ни ног, ни ягодиц, ни всего, чему полагается быть! На прощание она подарила мне этот перстень, вскочила на велосипед и была, как говорится, такова.

Гости закивали и замычали.

Человек с перстнем стал выгонять гостей на лужайку перед домом.

Последней выходила корова с огромным выменем. Человек вышел вслед за ней на крыльцо и крикнул:

— Марфа! Марфа! Начинай доить!

Небо посветлело, тучи уходили.

СТАНОК

Если разговор заходит о любви, я вспоминаю происшествие, случившееся в небольшом поселке на Южном побережье не так уж давно, всего два-три года назад.

В это местечко — Солнечное оно называется — приехали отдыхать и плавать два молодых создания — мужчина и женщина. (Обычно, когда я рассказываю этот эпизод в благосклонно слушающей компании, я говорю: «Нельзя было невольно не залюбоваться их стройными телами и умными лицами».)

Скромная драма развернулась из-за того, что молодой человек решил отпустить бороду.

Вот он не бреется день, другой, пять дней. Его возлюбленную щетина сначала забавляет, затем начинает раздражать, ну, а потом просто выводит из себя. Смотреть она не может на его немного диковатое теперь лицо. И, естественно, каждые полчаса советует и просит: «Сбрей. Сбрей!..»

А юношу — забыл уж, как звали его: Толя или, что ли, Женя — как-то странно заклинило на собственной бороде. Где-то, видимо, незадолго до поездки он увидел бородатое лицо, поразившее его воображение. Может быть, бороду носил полюбившийся парню артист или публицист. Женя (Толя) зациклился, как принято говорить. Фрейдисты утверждают, что волосы олицетворяют мужскую силу. Вот, наверное, и нашего героя зацепило таким образом — каково тогда лишиться бороды?

А девушке это было, разумеется, невдомек. Ей хотелось убрать проклятую бороду. И она стала бороться за достижение цели своими специфическими средствами. Она стала при любой возможности и даже без таковой иронизировать над Толянычем. Она подтрунивает.

Он, смущенный, предпринимает неназойливые ответные шаги: стремится всюду, где может, показать удаль и силу. Он лезет на деревья и скалы, прыгает в море с высоких камней, достает со дна раковину — эта последняя, полежав на солнце, начинает страшно вонять, и ее зашвыривают обратно в море, но поздно, моллюск мертв.