Природа сенсаций

Поздние посетители парка таяли в сумерках, в сумерках таили друг от друга свою осеннюю сущность, спешили назад, к фальшивым телевизорам среди ни от чего не защищенных стен. Я знаю, уж если кто оказался в парке Архангельского в октябре в серой половине четвертого дня, значит, скоплено столько лишней тоски, что лучше быть ему бродячей собакой в этом парке и питаться, не заботясь о дальнейшей жизни, объедками с кухни военного санатория. Так, дремать в листьях, и гнаться за сукой, и уворачиваться от желтофарых генеральских машин.

Я пересек парк и вышел к площадке над берегом реки, где справа стояла навеки запертая церковь, а слева был покосившийся деревянный зонт, под ним — скамейка и на ней она, чуть позже обозначенная мной как девушка в серебряной куртке.

На звук моих шагов она не обернулась.

Посижу-ка я над рекой, думал я, это будет неплохо. Потом решил спросить: «Не помешаю ли я вам?» Но, знаете, спросить так — это уже кино, не говоря о том, что заведомо помешать. Хотя, видимо, человек над рекой только и ждет, чтоб ему помешали.

Все это неважно. Я сел на край скамейки, достал сигареты, и она попросила у меня закурить. Вредная привычка сослужила полезную службу. Никотиновые комья в наших легких — это цена коммуникаций.

— Вам не грустно сидеть здесь? — спросил я.

— Нет.

— Странно.

— Почему?

— Вы одна, почти темно… Не боитесь?

— Я живу рядом.

— В санатории.

— Вот там наша дача, — сказала она, не поворачиваясь, показала рукой. За все время разговора она ни разу не посмотрела на меня.

Я посмотрел в указанном направлении: там был глухой забор, за ним — огни, угадывался дом.

— Значит, вы дочь министра, — сказал я.

— Вроде того.

Понятия никакого никогда не имел о дочерях министров. Об этой могу сказать: профиль прелесть, нос прямой.

Она вдруг объяснила:

— Я вышла покурить — ну, у меня была только одна сигарета, а захотелось еще, я целый день не курила, вот я и попросила. Папа говорит: «Тебе исполнится восемнадцать, и можешь делать, что хочешь, а пока…» Приходится прятаться.

— Таким образом, вам семнадцать.

— Таким образом, да.

— И у вас тут дача, — сказал я, — у вас тут удача…

Она кивнула и засмеялась.

А потом бросила сигарету, встала и сказала:

— Ну все. До свидания.

И пошла.

— Постойте! — крикнул я. Она не остановилась, но замедлила шаг.

— Можно я позвоню вам когда-нибудь? — кричал я с борта гибнущей скамейки.

— Нет. — Она не оборачивалась, и я плохо слышал ее. — Нам нельзя звонить просто так…

И я перестал различать ее сверкающую куртку среди обложенных вечерним туманом лесопосадок.

Как ни слаб я в вопросах быта министров, но чтоб нельзя было звонить — в это не верилось. Я брел через парк и думал, что скорее всего увижу ее на остановке автобуса и тогда обожду под аркой — посмотрю, невидимый ей, как она войдет в мерцающий водянистым светом салон; а может быть, перебегу шоссе, успею и поеду в Москву рядом с нею — и мы еще поговорим.

Ворота парка были заперты, я отыскал раздвинутые прутья и выбрался на дорогу.

Никого на остановке не было.

Не знаю, ясно ли, что, гуляя в парках в семнадцать лет, я тоже никого не замечал? Что теперь точно так же я не существую для тех, кто в серебряных куртках? Но если они приходят на берег реки, то и в дальнейшем время от времени будут обнаруживать себя в пустынных парках, в безнадежных октябрях. Надо ли повторять, что принадлежат они поздней осени

ИЗ СЕВЕРНОГО ЧЕРТАНОВА

«Как он его спросил? “Почему вам не взять Фила?” По-английски то есть: “Why not to use Phil?” И Майк Резерфорд, гитарист и лучший из них композитор, ответил Питеру Габриэлю: “Это идея!” “That's an idea!” Интересно, у Майка уже тогда была эта его нынешняя борода? Все-таки десять лет прошло. Врешь, тринадцать!» — так оборвал свои мысли Михаил Ровленков, тридцати лет от роду.

Для ясности заметим, что мысли были посвящены английским музыкантам, известнейшей во всем мире группе «Генезис». Само собой, в переводе это означает «сотворение мира», и именно так называется первая книга Ветхого Завета. Этот факт был известен Ровленкову, однако большого значения в системе мышления последнего не имел.

«Генезис» все так же знаменит, как и тринадцать лет назад. Знаменит, и не меньше, но отдельно — Питер Габриэль. В именах звезд по-прежнему слышится волшебная музыка. Может быть, даже не их музыка.

Тринадцать лет назад Ровленков, уже так же беззаветно любивший рок, как и теперь, полагал, что поздно ему становиться музыкантом. Теперь, возвращаясь из Чертанова домой в тряском и промерзшем изнутри автобусе, он знал, что тогда поздно не было, что раньше — тогда — ничто было не поздно.

Он ехал из Чертанова, от друзей, у которых был видеомагнитофон и которые показали Ровленкову запись концерта той самой группы, чье название упоминать в третий раз на одной странице не имеет смысла.

Домой! Святое слово, святое дело. Автобус летел мимо Красного Маяка, Битцы, Зюзина, и за окошком, в протаянной неизвестным любопытным дырке мелькали утопленные в синюю тьму огни домов.