Природа зверя

– Что некоторые могут предсказывать будущее, поскольку сами его творят, – ответил Розенблатт. – Нет, я говорю не о добре. Мы не в силах заставить нас полюбить, даже хотя бы посочувствовать нам. Но в наших силах сделать так, чтобы нас ненавидели. Мы не можем быть уверены, что нас примут на работу, но мы можем сделать так, чтобы нас уволили. – Он поставил стакан с сидром и посмотрел на Гамаша. – Мы не можем быть уверены, что выиграем войну. Но проиграть ее можем легко.

Гамаш стоял неподвижно, вглядываясь в ученого. Наконец он сел.

– Многие совершают ошибку, полагая, что войны выигрывает оружие, – сказал Розенблатт словно для себя самого. – Но на самом деле – идеи. Лучшие идеи побеждают.

– Тогда зачем убивать человека, генерирующего такие идеи? – спросил Гамаш. – Насколько я понимаю, мы ведем речь о Джеральде Булле. Кто-то считал его гением и убил выстрелом в голову.

– Вы сами знаете ответ. Чтобы его не заполучил кто-то другой. То, что он находился на нашей стороне, не гарантировало нам победу, но попади он к врагу, наше поражение было бы гарантировано.

– И когда вам стало ясно, что вы ошиблись? – спросил Гамаш.

– Мне?

– Это просто оборот речи, месье. Я ничего в него не вкладываю.

– Конечно.

– Когда стало ясно, что убили не того человека? – спросил Гамаш. – Что Джеральд Булл вовсе не генерировал идеи, а был ложной ширмой?

– Ага, вот здесь мы имеем дело с проблемой. Большой проблемой. Очень большой. И эту проблему необходимо было решить.

– Вы говорите именно то, что я думаю? – спросил Гамаш.

Майкл Розенблатт еще никогда не подходил так близко к признанию своего участия в убийстве Булла. И не только.

– Я ничего не говорю. Я старик, который и одеться-то толком не может.

Он посмотрел на свою растрепанную одежду.

– Вы и ваша одежда – вещи разные, – заметил Гамаш. – Одежда – прикрытие наготы. Может, даже маскарад.

– Я рад, что вы так считаете. – На лице Розенблатта появилось радостное выражение, но он тут же посерьезнел. – Вы считаете, я имею к тем делам какое-то отношение? Я сидел тут и размышлял о том, что случится, если чертежи будут найдены. Обо всех потерянных жизнях. Мне кажется, только очень старые люди могут по-настоящему понять, как ужасно умереть раньше времени. – Он наклонился над столом к Гамашу. – В таких вещах я никогда не смог бы участвовать.

– Разве что ради спасения еще большего числа жизней, – предположил Гамаш.

– Может быть, старики и живут для того. Чтобы принимать решения, которые не может принять ни один молодой. – Он внимательно смотрел на Гамаша. – Или которые ему следовало бы принять. Я по возрасту гожусь вам в отцы. Я бы хотел быть вашим отцом. Может быть, тогда вы бы мне доверяли. Своих детей у меня нет.

– А Дэвид? Внук?

Розенблатт не ответил, и Гамаш кивнул:

– Выдумка?

– Я обнаружил, что люди с меньшим подозрением относятся к дедушкам, – признался Розенблатт. – И поэтому придумал Дэвида. Но я так часто говорил про него, что он стал для меня как живой. Такой тощий, темноволосый, пахнет мылом «Айвори» и жевательной резинкой – я даю ему за спиной матери. Случаются дни, когда он для меня реальнее, чем некоторые живые люди.

Майкл Розенблатт посмотрел на свои руки.

– Треклятая пушка в лесу – реальность, а мой внук – нет. Что за мир?

Арман Гамаш взглянул на тикающие часы:

– Я должен сказать вам кое-что. Сегодня утром я говорил с Джоном Флемингом.

Розенблатт навострил уши и замер.

– Я знаю, что он работал с Джеральдом Буллом, – сказал Гамаш. – Знаю, что он побывал здесь, в Трех Соснах. Знаю, что он был в Брюсселе с доктором Буллом и Гийомом Кутюром. И что он убил Булла. Но я уверен, что не он был инициатором убийства.

Гамаш еще раз вытащил старую фотографию с тремя мужчинами, с этой нечестивой троицей.

– Я уже показывал ее вам. Вот доктор Булл, вот доктор Кутюр, вот Джон Флеминг. Но в тот день там был кто-то еще. Человек, который сделал снимок и заказал убийство Джеральда Булла.

– Не я.

– Может – да, а может – нет.

– То, что вы думаете, не имеет никакого значения. Давно минувшие дни. Дело сделано.

– Не сделано, – возразил Гамаш, не повышая, а понижая голос, переходя чуть ли не на хрип. – То, что случилось в Трех Соснах, – прямое следствие принятого в тот день решения. Война не была выиграна, она перешла в спящий режим. А теперь вспыхнула вновь.

– Вы должны понять… – начал Розенблатт.

– Мне нужны не оправдания, а четкие ответы. Кто был там в тот день? Кто сделал снимок? Вы? Кто стоял за всем этим?

– Не я, – выпалил Розенблатт. – Клянусь вам. Если бы я мог вам что-то сказать, я бы сказал. Мне становится нехорошо от одной только мысли о том, что случится, если чертежи попадут в чьи-то руки.

– Сюда приедет Джон Флеминг, – сказал Гамаш, с трудом возвращаясь к нормальному тембру голоса. Он взял фотографию и встал.

– Что?

– Если мы не найдем чертежей до шести часов, его привезут сюда. И все станет ясно. С чертежами и со всем остальным.

– Это невозможно, – сказал Розенблатт. – Он не человек – чудовище.

– Oui. Рукотворное. И кому же пришла в голову идея создать его?

Глава тридцать девятая