Приручение одиночества. Сепарационная тревога в психоанализе

Вызывающий тревогу объект, в силу его внутреннего или внешнего присутствия, его гиперприсутствия, субъективно всегда присутствует, так что всегда возможно приписать травму тому, кому не удалось сделать то, что должно было быть сделано, или кто сделал то, что не должно было быть сделано (1988, p. 123).

Психоаналитическая концепция травматической ситуации, включенная в объектные отношения, в которых диалектическая причинность между прошлым и будущим структурирует настоящее, делает возможным терапевтическое действие психоанализа. Если бы было невозможно пройти обратный путь и таким образом воспроизвести травму, мы не смогли бы видоизменить ход личной истории.

Пример компульсивного повторения травматической ситуации

Следующий клинический пример поможет нам понять природу проблемы травматической ситуации сепарации, представленной анализандом, и увидеть, как она может быть проработана в переносе.

Я вспоминаю Поля, который был в отчаянии, поскольку в профессиональной жизни его систематически увольняли и он расставался с женщинами в личной жизни. Поль описывал эти события без какого бы то ни было представления о том, что он сам мог быть причиной этих увольнений. Он мало что помнил о своем детстве, кроме того, что его раздражали мать и отец, который был первым уволившим его работодателем. Несмотря на то, что инициативы Поля, как профессионально, так и эмоционально, всегда начинались с превосходных перспектив, внезапно все менялось к худшему, и он не знал, почему. Он боялся будущего и поэтому пришел ко мне с просьбой о проведении анализа.

Поль начал анализ с интересом и серьезными намерениями. Тем не менее, год спустя он начал говорить мне, что работа все чаще мешает ему посещать сессии и что существуют профессиональные обязательства, которым он должен отдать предпочтение перед анализом. Он стал часто пропускать сессии. Поль никогда заранее не предупреждал меня о том, что не придет на следующую сессию; он говорил об этом вскользь, выходя из комнаты в конце сессии, как будто его пропуски не имели никакого отношения к анализу. Когда я поднимал этот вопрос на сессии, он обычно отвечал, что это вопрос профессиональных обязательств, который касается только его и не имеет никакого отношения ко мне. Столкнувшись с трудностью, а в действительности с невозможностью перенести этот конфликт в сферу наших отношений, я чувствовал все более выраженное раздражение в связи с отсутствием Поля и с его все более частыми попытками оборвать анализ. Я ощущал все возрастающий гнев и, видя Поля, который не проявлял никакой заинтересованности в нашей работе, начинал думать, что, может быть, ему лучше полностью посвятить себя профессии и сделать выбор: приходить на сессии регулярно или оставить анализ.

Потом я осознал, что позволил ему вовлечь себя в его бессознательную игру, и я рисковал дать ему отставку точно таким же образом, как его предыдущие боссы или возлюбленные. Для меня стало ясным, что Поль спроецировал на меня образ шефа, грозящего уволить его: риск увольнения фактически исходил не от меня, а от него самого, и он неумышленно делал что-то, что бы могло заставить меня дать ему отставку. Я проинтерпретировал ему это с нескольких сторон, показывая, как он косвенно действовал на меня, не отдавая себе в том отчета. Он превращал меня в злого шефа, готового уволить его, или в возлюбленную, которая отвергает его, и эти формы поведения постоянно, с самого детства, проявлялись в каждых его новых отношениях. Полю было крайне трудно осознать, что он выбирал такое время для своих профессиональных встреч, которое приводило к частым пропускам аналитических сессий. Он был убежден, что эти совпадения по времени его профессиональных дел и сессий происходили сами собой, и это он воспринимал без протеста, совершая, таким образом, бессознательные действия, которые делали явным его тайное желание получить у меня отставку.

Этот конфликт в переносе был очень мучительным, поскольку представлял борьбу между ним (или его частью, так как он продолжал приходить) и мной по поводу того, что возьмет верх: фантазии или реальность. На протяжении этого периода, в конце почти каждой сессии, Поль говорил мне, что не придет завтра, приводя новые аргументы, извлеченные из «реальности». Зачастую я был под впечатлением реалистичности его обоснований невозможности прийти, а иногда ощущал себя бессильным со своими интерпретациями перед лицом «реальности» ситуации.