Приручить Сатану

— Что — оно? — переспросил Саваоф Теодорович, тревожно наблюдая за девушкой, однако та только переводила взгляд с окна на дверцу шкафа. Не придумав ничего лучше, он безропотно подошёл к гардеробу и открыл его: в нём ровным рядом висели детские платьица, сарафанчики, костюмы и всё такое прочее, но никакого монстра не было. Ева не нашлась, что ответить, и от безысходности разрыдалась.

— Может быть, Вы задремали, и Вам это всё приснилось? — предположил Саваоф Теодорович, опускаясь на кровать рядом с Евой. Подобное объяснение показалось ей весьма логичным, поэтому она, всё ещё мелко подрагивая, всё же утёрла слёзы и грустно сказала:

— Может быть. В последнее время меня часто посещают кошмары. Слишком часто, — она промокнула платком уголки глаз и тихо добавила: — Я медленно, но верно схожу с ума. Опять. А сходить с ума, Саваоф Теодорович, не очень весело, особенно, когда на кон поставлена такая большая цена.

Саваоф Теодорович промолчал, опустив глаза в пол, и на какое-то мгновение в них даже промелькнул страх, но это мгновение было настолько коротким и мимолётным, что больше походило на полупрозрачную тень или отблеск, а не на настоящее чувство.

— Кстати, — сказала вдруг Ева, когда тишина в комнате затянулась, — перед моим уходом Вы обратились ко мне на «ты».

— О, прошу прощения, чистая случайность, — Саваоф Теодорович нервно поправил волосы и отвернулся в другую сторону. — Я забылся. Больше такого не повторится.

— Да нет, я не против.

В детской ещё на некоторое время повисла тишина, но это была не тишина, когда никто не знает, что сказать, а тишина, когда говорящие вдруг глубоко задумались каждый о своём и не замечают обоюдного молчания. Ада как ни в чём не бывало играла в свою любимую железную дорогу, перевозя с одной станции на другую несомненно бесценный груз. Ева бессознательно наблюдала за её игрой, параллельно рассматривая игрушку: высокие крутые горы обрамляли скалистым обручем одну половину игрового поля, а на другой, сверкая синевой, пенилось чернильное море; железная дорога сначала шла серпантином и обвивала горные склоны, словно змея, а затем, пересекая бурный речной поток по каменному мосту, спускалась в долину; от станции до набережной протянулся вечнозелёный сад, изрезанный узкими мощёнными дорожками, а дальше, на маленьком кусочке бескрайнего моря, качался белый кораблик. Белый кораблик…

— Давайте я подвезу Вас до дома.

Ехали тоже молча. Саваоф Теодорович предпринимал несколько попыток начать разговор, но, заметив особенно глубокую задумчивость своей спутницы, оставил её, всецело переключаясь на дорогу. А Ева думала вот о чём: её снова посетило это неприятное чувство, когда что-то кажется очень знакомым, но никак не получается его вспомнить, и теперь Ева с завидной настойчивостью копалась в своей памяти. Уже лёжа в постели поздним вечером, она усердно старалась понять, что напоминает ей этот сад, и не могла, отчего поневоле начинала злиться, а в голове всё крутилась и крутилась эта загадочная фраза: «Белый кораблик… Белый кораблик…»

*длинная накидка без рукавов, которая была распространена в 19 веке

Глава 14. Принцесса на горошине

«Белый кораблик…»

Это было первое, о чём подумала Ева, когда проснулась среди ночи. Часы показывали половину одиннадцатого вечера — она задремала всего на пятнадцать минут. С неудовольствием перевернувшись на другой бок, чтобы не видеть эти противные часы, Ева крепко закрыла глаза и попыталась снова заснуть. Вышло скверно, потому что из головы не хотели идти знакомство с близнецами, серая в яблоках лошадь и монстр из старых страшилок. Она чувствовала, что мысли, словно бельё в барабане стиральной машины, без остановки крутятся в сознании в хаотичном порядке и совершенно не хотят складываться в единую картину, но она ничего не может с этим сделать. Ева услышала, как пробили где-то в коридоре напольные часы. Один. Два. Три. Четыре. Пять… Девять… Одиннадцать.

Ева снова перевернулась и приоткрыла глаза. Сначала она не видела ничего, кроме чёрного неопределённого пространства вокруг себя, но затем постепенно начали вырисовываться некоторые черты: вот рабочий стол прямо у окна, вот шкаф в другом углу комнаты, вот тусклый жёлтый свет от высокого фонаря, что долетает до двенадцатого этажа лишь размытым отблеском… А вот чья-то рука, отделившаяся от темноты, совершенно чёрная, нечеловеческая, тянется к немытому стеклу, скребёт по нему своими длинными когтями, так и просится внутрь. Еве почему-то не было страшно: так иногда бывает в ночных кошмарах, когда приходит осознание сна и появляется скорее интерес, чем ужас. Она с любопытством проследила за рукой, которая, безуспешно попытавшись найти лазейку, проползла вдоль подоконника и скрылась из поля зрения.