Пришельцы ниоткуда

Отыскав свою машину, я добрался до деревни. Старая кормилица, завидев меня, подняла громкий крик: кожа у меня на голове была глубоко рассечена, волосы почернели от запекшейся крови. Я рассказал ей выдуманную историю про несчастный случай на охоте, сам обработал рану, переоделся и с отменным аппетитом позавтракал. День показался мне ужасно длинным, и, как только начало смеркаться, я вывел из гаража машину, однако выехал лишь с наступлением полной темноты, стараясь держаться окольных путей.

Не желая, чтобы оставленная на дороге машина привлекла чье-то внимание, я загнал ее в лес и двинулся сквозь чащу в сторону поляны Манью. Отойдя от дороги на достаточное расстояние, я включил электрический фонарик: продираться в темноте сквозь колючие кусты мне совсем не улыбалось. Так, вполне благополучно, я добрался почти до самой поляны. От нее, словно от циферблата светящихся часов, распространялось зеленоватое сияние, очень слабое. Я сделал еще несколько шагов, споткнулся о корень и с громким шумом упал, растянувшись во весь рост. В тот же миг, зашелестев, деревья и кусты наклонились мне навстречу, и когда я поднялся, то обнаружил, что больше не могу сделать и шагу вперед.

Не то чтобы я чувствовал перед собой какую-то стену. Ничего подобного! Просто существовала какая-то граница, круг, отмеченный рядом наклоненных в мою сторону кустов и деревьев, и по мере приближения к ним воздух становился вязким, потом быстро уплотнялся, хотя вся эта граница не была такой уж четкой или постоянной. Порой мне удавалось продвинуться на шаг-полтора, но затем меня мягко отбрасывало назад. К слову, каких-либо затруднений с дыханием я не испытывал. Все происходило так, словно из центра поляны, где лежала «летающая тарелка», исходили какие-то отталкивающие волны. Минут десять я бился, пытаясь проникнуть внутрь этого круга, но все было тщетно. Прекрасно понимаю, какого страха натерпелся там на следующий день бедняга Бускё. Но об этом ты еще услышишь.

В конце концов я стал звать на помощь, впрочем, не особо повышая голос. Из «тарелки» вырвался яркий луч света и, пробившись сквозь ветви деревьев, осветил меня. В то же время эластичная стена передо мной словно поддалась, и я продвинулся метра на два. Затем она снова отвердела, и на сей раз я очутился внутри нее, не в силах ступить ни вперед, ни назад. В лицо мне ударил сноп света. Ослепленный, я отвернул голову и от удивления раскрыл рот: в метре позади меня свет резко, будто обрубленный, обрывался, дальше уже ничего не озаряя, и я уверен, что, если бы кто-нибудь другой стоял на его пути, но на несколько сантиметров дальше этого рубежа, он вообще бы не заметил никакого света. Позднее, на Элле, я видел и другие подобные чудеса, но в тот миг все это показалось мне совершенно неправдоподобным и противоречащим здравому смыслу.

Что-то коснулось моего плеча, и я снова повернулся лицом к поляне. Передо мной стояла одна из «женщин». У меня не было ощущения передачи мысли, однако я почему-то тотчас же понял, что ее зовут Эссина и что она явилась за мной. К моему удивлению, мы не встретили на своем пути ни малейших преград и уже через несколько секунд оказались у летательного аппарата.

Встретили меня с радушием и без всякого видимого недоверия. Суйлик ограничился тем, что передал мне:

— Я же говорил тебе, что у нас есть чем защититься!

Я спросил, как чувствуют себя раненые: всем им было уже значительно лучше. После потрясения и сумятицы, вызванных вынужденной посадкой, хиссы — я говорил тебе, что они называют себя именно так? — очень быстро пришли в себя и, словно в дополнение к оказанной мною первой помощи (не такой уж, следует признать, и значительной, — ведь тогда я вообще еще ничего не знал об их анатомии и физиологии), пустили в ход свой чудесный генератор биотических лучей, о котором я расскажу чуть позднее.

Внутри корабля все уже было приведено в порядок, но многие из сложных приборов «лаборатории» по-прежнему представляли собой груды обломков. Высоченный хисс, которого звали Аасс, лихорадочно работал там вместе с двумя другими мужчинами и одной женщиной. Я заметил на его зеленом лице точно такое же выражение озабоченности, какое бывало у моего отца, когда его не удовлетворяли собственные расчеты. Внезапно он повернулся ко мне и передал:

— Можно ли найти на Земле два килограмма вольфрама?

Разумеется, он не передал мне ни сло́ва «Земля», ни сло́ва «килограмм», ни сло́ва «вольфрам», но тем не менее я безошибочно понял смысл его вопроса.

«Пожалуй, это будет трудновато», — подумал я вслух.

Он всплеснул руками, а затем передал:

— В таком случае, мы обречены жить на этой планете вечно!

И одновременно с этой мыслью я уловил и волну охватившего его отчаяния.

— Нет-нет, — сказал я, — вы меня не так поняли.