Пришельцы. Земля завоеванная

– Пока что они маскируются. Под людей косят! Но если их не выжигать каленым железом, они притворяться перестанут, и очень скоро! Их ведь все больше и больше здесь высаживается. Запоминай: морды свои они не любят светить, тачки тонируют наглухо. Ходят всегда группами, по одному этих уродов редко встретишь! Но самый верный признак: всегда вокруг них дерьмо и разорение. Нельзя нам бездействовать, никак нельзя! Сожрут они нас, Вася, и не подавятся.

– Как это? Поработят, что ли? – с кривой усмешкой поинтересовался Ерохин.

– Может, поработят, а может, вчистую изведут, – без улыбки кивнул Илья. – А то еще хуже – превратят в таких же, как они сами. И станешь ты на детских площадках выпивать и щелкать по-ихнему… – Он оборвал речь на полуслове и хлопнул себя по лбу. – Ах ты ж господи! Чуть не забыл. Слушай сюда, Василий: есть еще один способ отличить этих пришлых уродов от нас. Самый верный.

Илья вытащил из отвисшего нагрудного кармана слуховой аппарат и бросил на колени Ерохину.

– Я там с ресивером малость похимичил и еще кой-чего подкрутил. Эти, с Ыхдыща, на низких частотах общаются. Наше ухо их «чвак-чвак» не разбирает, а вот с этой конструкцией, – он кивнул на слуховой аппарат, – все сразу слышно. Пользуйся, Вася!

Ерохин оторопело молчал. Пасечник прищурился на закат и кротко улыбнулся.

– Жалко, не много я успел. Пытался тебе глаза отвести байками, но ты башковитый, все просек. Еще бы пару годиков мне потрудиться – и стало бы у нас на берегу совсем чисто!

– Что ж ты меня в колодце не оставил? – тихо спросил Ерохин.

Пасечник изумленно уставился на него.

– Да ты что, Вася? Что я тебе, зверь, что ли?

Из-под крыльца выбралась меленькая тощая кошка и ласково потерлась об ноги пасечника.

– А, Манюся моя блохастая! – обрадовался Илья. – Ишь, попрощаться вышла, чуткая душа.

Ерохин вздохнул, вытащил рацию и сказал:

– Да. Теперь можно.

Месяц спустя

Василь Сергеич приехал к родителям в пятницу вечером, привез отцу лекарств, а матери новую мультиварку взамен старой. Июль выдался прохладный, вечерами приходилось накидывать рубаху.

– Дождя бы еще хорошего, – прокряхтел отец, обняв его. – Чтоб уж пролило так пролило!

Ужинали отварной картошкой с лисичками в сметане – как любил Василь Сергеич. После ужина Ерохин вышел из дома посмотреть закат. Размякшее солнце таяло в малиновой дымке, растянувшейся вдоль горизонта. Над ним небо светлело до прозрачности, как озерная вода, и где-то высоко-высоко из этой прозрачности выплывала первая звезда – яркая, чистая.

Деликатно завибрировал телефон.

– Слушаю.

– Не знаю, где ты это записал, – сказал Угличин, по привычке переходя сразу к делу, – но наши утверждают, это не помехи. Откуда ты такую странную трескотню взял, а, Василь Сергеич? Неужели птица?

– У соседа в доме прослушку поставил, – думая о своем, пробормотал Ерохин. – Принимающую низкие частоты. Не помехи, говоришь…

– Василь Сергеич, ты там принял, что ли? – осведомился Угличин. – Какие еще низкие частоты?

Ерохин отключил телефон.

– В слуховом аппарате, – в пустоту сказал он.

Налетел ветер. Ерохин закрыл глаза, слушая, как шумят вокруг старые яблони, посаженные еще его дедом. На мгновение он словно растворился в окружающем его мире и ощутил, как зреют и наливаются на деревьях яблоки, как корни медленно переплетаются под землей, как шепчет и клонится за баней некошеная трава. Над головой сияла звезда. Мир был огромен и вечен, и следователь Ерохин был огромен и вечен, а может, мал и преходящ, – это совершенно не имело значения.

Что-то захрипело поблизости, и со щелчком включился динамик.

– А я на зоне был фартовым пацаном! – заорал певец. – Да, тля, фартовым, тля, фартовым, тля, пацанчиком!

Ерохин дернулся как от удара и широко открыл глаза.

За соседским забором загорланили, завопили, перекрикивая друг друга. Захлопали двери, кто-то выматерился от души, споткнувшись об порог.

– Вован, где бухло? – загнусавил женский голос.

– Я те чо, неясно сказал? Дура, блин.

– Да пошел ты!

– Сама пошла!

Ерохин с окаменевшим лицом отодвинулся в тень.

– Сукой буду, вискарь брали!

– В багажнике глянь.

– Я не понял, а чо с музоном?

– Веселухи хотца!

– Паш, врубай!

И Паша врубил.

– Все девки будут наши! – надсадно взвыл певец. – Скажу я, не тая: коль бабе кинешь сотку, она уже твоя!

«Всегда вокруг них дерьмо и разорение», – внезапно припомнилось Ерохину.

Остервенело залаял алабай.

– Пристрелю, сука!

– Мальчики, это кобель!

– Правильно, сука у нас – это ты.

Заржали радостно и удовлетворенно. Кто-то проломился через малинник к забору и встал к Ерохину лицом. Зажурчала струя.

«Сожрут они нас, Вася, и не подавятся».

– Мангал где?

– У-у, мяско! Ирка, у тебя тоже мяско!

– Отвали!

– А я слабаю вам шансон да под шикарный закусон!

Алабай надрывался у калитки и громко взвизгнул, когда ему дали пинка.

– О, идея! Давайте Дику татушку наколем?

– А чо, прикольно! На загривке, а?

– Вован, мы ща твою псину облагородим!