Пришёл, увидел и убил. Как и почему римляне убивали

Авторы римских источников – сенаторы и приближённые императоров – поднимали большой шум, если император убивал сыновей консулов и квесторов, и описывали их гибель в больших подробностях, но лишь мимоходом упоминали о таких мелочах, как гибель двадцати тысяч человек в результате обрушения амфитеатра[224]. Рассказывая о правлении Тита, наш приятель Светоний уместил в один абзац гибель Помпей и Геркуланума в результате извержения Везувия, а также пожар, чуму и наказание нескольких доносчиков плетьми. Это было плохо, но далеко не так плохо, как когда Гай велел избить квестора, или как когда Домициан приказал казнить своего наместника в Британии за то, что он осмелился назвать в честь себя новый тип копья. «Плохих» императоров заботили лишь их собственные dignitas и fama. Жизни магистратов и сенаторов значили для них не больше, чем жизни людей с улицы, которые постоянно становились жертвами бунтов и эпидемий. Они не желали церемониться с теми, кто был ниже их по статусу, и не понимали, что никто, кроме них, не считает, что они одни во всей империи нуждаются в защите. В то же время, «хорошие» императоры, когда им приходилось казнить какого-нибудь сенатора или магистрата за наглость или даже мятеж, всячески демонстрировали, что это решение даётся им нелегко. Когда Марку Аврелию пришлось казнить человека по имени Авидий Кассий, который, ни много ни мало, провозгласил себя императором и поднял восстание, он подчёркивал, что делает это крайне неохотно. А когда Веспасиан казнил Гельвидия Приска, которого сначала сослал, но потом всё же решил устранить, он демонстративно попытался отозвать убийц, но якобы оказалось, что уже слишком поздно, и императору оставалось лишь громко сожалеть о случившемся. Лично меня подобная нерешительность раздражает, потому что Приск был тем ещё придурком, а вот римским сенаторам казалось, что к жизни одного из них относятся со всей серьёзностью.

Регул

Римские аристократы очень любили судиться друг с другом. Просто обожали. Трудно переоценить их склонность в свободное время тащиться в суд и громко выкрикивать обвинения. Считается, что Катон Старший однажды провозгласил, проложив дорогу всем своих духовным наследникам: «Да, вот что нужно приносить в жертву умершим родителям – не овец и козлят, но слёзы осуждённых врагов»[225]. Моя любимая история о римском судопроизводстве – это история Гая Флавия Фимбрии, которого Цицерон назвал «необузданным» и «совершенно обезумевшим» человеком. На похоронах Гая Мария (этого уже достаточно, чтобы понять, что в то время всё шло просто ужасно) Фимбрия напал на великого понтифика Квинта Муция Сцеволу. Сцевола был ранен, но не смертельно. Узнав, что ему не удалось убить Сцеволу (на похоронах!), Фимбрия подал на него в суд. Когда озадаченный приятель спросил Фимбрию, в чём, собственно, тот обвиняет Сцеволу – потому что никто не понимал, что происходит – Фимбрия выдал замечательное: «В том, что он не принял удара меча по самую рукоять»[226] Ну разве не замечательный ответ? Мы не знаем, что решил суд, но что-то мне подсказывает, что дело развалилось.