Пришёл, увидел и убил. Как и почему римляне убивали

Ясно, что Цицерон выиграл процесс, что он сделал себе и имя, и карьеру. При этом, несмотря на все намёки на зашивание в мешки неназванных преступников, несмотря на все упрёки в их адрес, придуманные позднереспубликанскими риторами, больше ни один реальный римский отцеубийца нигде по имени не упоминается. У нас есть только множество контроверсий – риторических упражнений, в которых разыгрываются гипотетические судебные процессы. Все они написаны преподавателями юриспруденции или всевозможными зазнайками в конце республиканского или в начале императорского периода. И все они, кроме речи Цицерона в защиту Росция, основаны на выдумках. Показательно, что во всех этих выдумках отцеубийство подаётся как самое страшное преступление, а наказание за него – как самое страшное наказание.

Вот замечательный гипотетический сценарий, предложенный Сенекой Старшим: мне очень хочется верить, что он основан на реальных событиях, потому что это настоящая мыльная опера. Сюжет такой: на домашнем суде мужчина признал своего сына виновным в попытке отцеубийства и велел другому сыну исполнить наказание. Второй сын – назовём его для простоты Секундом – должен был зашить своего брата – назовём его Примом – в мешок. Но Секунд не смог себя заставить это сделать. Вместо этого он связал Прима, бросил его в лодку без вёсел и спустил её на воду. Закроем глаза на то, что отец послал одного своего сына убить другого и даже не проследил за ними. В конце концов, это выдумка. Прошло несколько лет, отец отправился в путешествие, и его захватили пираты. К своему удивлению, в капитане пиратов отец узнал своего сына Прима. Отец пришёл в ярость, увидев сына целым и невредимым. Видимо, эта ярость помогла ему поскорее вернуться домой из плена, после чего он немедленно лишил Секунда наследства за непослушание. В комментарии, который приводит Сенека, Секунд играет на эмоциях отца, воя: «Ты приказываешь мне зашить брата в мешок? Я не могу, отец! Можешь ли ты сделать это своими руками, глядя своими глазами? Можешь ли слушать стоны зашитого сына?»[65] А в другом комментарии всё к тому же вымышленному делу Прим говорит Секунду, сажающему его в лодку: «Признаюсь, я хотел убить [отца], но потом понял, как сложно совершить отцеубийство… я и сейчас не в силах [это сделать]»[66].

Этот гипотетический сценарий помогает прояснить некоторые вещи. Во-первых, он демонстрирует, что риторическим приёмом Цицерона, вынуждавшего слушателей представить себе во всех деталях, каково это – убить родного отца или зашить в мешок собственного сына – пользовались все ораторы. По всей видимости, это был довольно действенный способ вызвать у людей сочувствие.

Во-вторых, он объясняет, почему дела о паррициде так редко слушались в судах: эти проблемы решались в кругу семьи. Проступки родственников, даже паррицид, официально считавшийся преступлением, разбирались на семейном совете, который по-латински назывался consilium. Этот совет состоял из взрослых членов семьи, которые вместе отмечали праздники, помогали друг другу и контролировали друг друга. Иногда в состав совета входили и близкие друзья. Если вы читали у Овидия или у Ливия о смерти Лукреции, вы, должно быть, помните, что она созвала семейный совет, чтобы объявить, что её изнасиловал царский сын, и покончить с жизнью. Но, по сути, она просто пригласила друга семьи. Членами совета однозначно были мать и отец, родители и братья отца, а порой и родственники со стороны матери. Совет должен был прежде всего беречь честь семьи. Индивид всегда подчинялся семье и обязан был думать о её репутации.