Присяга леди Аделаиды

— Видите ли, барин, она больше не может есть куропаток. Она последнее время пробовала есть немножко, но есть такие люди, в том числе она и я, которым дичь скоро становится противна. У людей больных пристрастие и отвращение сильнее; а знаете ли, барин, что последние месяцы у нас ничего не было, кроме дичи, я приготовляла куропатки всячески, чтобы потрафить ее вкусу. Я их жарила, варила, рубила, делала из них фрикасе — нет! Это были куропатки, и все. Она делает вид при вас, будто ест немножко, но ее желудок теперь не выносит их, и она уже не может притворяться.

Уильфред Лестер стоял у стола мрачный и озабоченный. Он не знал, как достать что-нибудь другое для Эдифи: кредита уже не было. Если бы кусок баранины мог спасти ее жизнь, он должен был заплатить мяснику.

— Не можете ли вы сварить несколько яиц сегодня? — спросил он.

— Я бы могла, если б они были у меня. Ни яиц, ничего другого нельзя достать без денег. Еще одна беда грозит нам, барин, уголь скоро выйдет весь.

Можете вы вообразить, как горьки были его чувства, когда он стоял тут, зная, что не в состоянии оплатить эти издержки. Он воротился опять в гостиную и принялся за своих мух, смотря на Эдифь. Глаза ее были закрыты, как будто она спала, и ресницы лежали на исхудалых щеках.

Вдруг в кухне поднялась суматоха. Уильфред не запер дверь, и шум дошел до гостиной. Слышался голос Сэлли в громком, сердитом споре. Уильфред повернул голову, а Эдифь раскрыла глаза и стала прислушиваться.

— Говорю вам, его дома нет и не будет сегодня. Уйдите же.

— А я говорю, что он дома, — отвечал грубый мужской голос. — Я видел его собственными глазами в окно кухни, и останусь здесь до тех пор, пока не поговорю с ним наедине. Я должен сказать ему кое-что, чего не могу передать вам.

Уильфред Лестер не знал этого голоса, но слова «поговорить наедине» поразили его слух. Секреты, которые нельзя было передать другим, особенно Сэлли, пришли ему говорить в первый раз. Мысль о вероломстве не приходила ему в голову, он бросил своих мух и выбежал в кухню. Сэлли стояла там, вооруженная щипцами, которыми она грозила незнакомцу преградить путь. Этот человек спокойно подал бумагу Уильфреду Лестеру и ушел, смеясь. Сэлли с гневом бросила щипцы.

— Разве вы не могли не показываться? — воскликнула она с яростью. — К чему мне говорить ложь сто раз в день — надеюсь, что Господь простит мне, — если вы таким образом опровергаете мои слова? Я знаю, что это такое. Господи Боже мой! Барыня, что с вами?

Эдифь пришла в кухню, трясясь, как лист, в страхе. Она схватила своего мужа за руку в истерическом волнении.

— Что это такое? Какая это бумага? Покажи ее мне. О, Уильфред! Покажи мне.

— Душа моя, не волнуйся по пустякам, — отвечал он, скомкав бумагу в руке. — Это ничто другое, как счета.

Сэлли схватила бумагу, Уильфред не давал ее, последовала борьба, в которой бумага разорвалась и Сэлли победила. Она имела привычку властвовать над обоими, благодаря своим годам и опытности.

— Вот теперь вы можете видеть, что это ничего более, как требование денег, — отвечала Сэлли, развернув бумагу и держа ее перед глазами госпожи. — Неужели вы не могли догадаться, что она опасалась еще худшего, сэр? — прибавила Сэлли тоном упрека.

И Сэлли была права. Она обладала большой проницательностью и здравым смыслом. Эдифь Лестер приписала посещение этого гостя разным слухам о ночных делах; ей представились кандалы, тюрьма, уголовный процесс, может быть, смерть.

Но Сэлли испугалась и ушла в этот день пересказать все неприятности и опасения своей прежней госпоже, мисс Бордильон. Уильфред Лестер в своем сострадании к бедной молодой жене, в своем памятозлобии против света, становился все беззаботнее, и если Эдифи не помочь, то, Сэлли, полагала, что он решится на что-нибудь отчаянное.

— Я не могу взять на себя ответственность скрывать эти вещи долее, — прибавила она, — да и не следует скрывать.

— Но что же делать, Сэлли? — жалобно отвечала мисс Бордильон.

— Мне кажется, что сквайр Лестер не хочет помочь, его нужно заставить сделать это.

— Заставить! — повторила мисс Бордильон, когда Сэлли ушла.

Она сидела после ухода этой женщины в печальных размышлениях, стараясь распознать, что предписывал ей долг.

Она знала одно обстоятельство, которое могло бы помочь Уильфреду, но, открыв это обстоятельство, она прямо шла против Лестера и таким образом сделалась бы виновною во вмешательстве, которое было бы непростительно вообще. Но теперь — теперь мисс Бордильон не только взвешивала все обстоятельства сообразно своему собственному суждению, но молилась, чтобы небо направило ее к справедливости.

Через час она отправила записку Уильфреду, прося его придти к ней.

— Я, верно, удивила вас, пригласив к себе, — сказала она, когда он вошел первый раз после своей женитьбы и придвинул стул для себя возле нее, — но я еще более удивлю вас тем, что скажу. Вы знаете, как я уважаю мистера Лестера, — продолжала она, и нежный румянец выступил на ее щеках. — Как мне не хотелось во все это время сказать слово, которое могло бы быть предосудительно для него и для леди Аделаиды!