Присяга леди Аделаиды

— Не говорите ему, что я здесь, Сэлли; он не должен оставлять свою бедную жену, чтобы идти со мною.

— Мисс Лестер ушла, барин.

— Так подите сюда, Сэлли, вас зовет барыня.

Сэлли повиновалась, а Мария воспользовалась этим случаем, чтобы уйти. Когда она побежала к мисс Бордильон — то есть бежала, насколько позволял ей ветер — она почувствовала то, что, может быть, прежде никогда не чувствовала во всей своей жизни. Страдает от недостатка надлежащей пищи! Умирает от этого! Мария Лестер читала о таких вещах в романах, а иногда в газетах, но видеть это собственными глазами еще не приводилось ей. Два убеждения постепенно выяснялись из хаоса ее мыслей: одно, что страшная ответственность лежит на некоторых людях; другое, что она будет не в состоянии изменить положение дела.

Она скоро дошла до Клифского коттеджа, маленького, хорошенького белого домика с зелеными венецианскими ставнями на окнах. Мисс Бордильон была теперь очень кроткой женщиной, в гладком чепчике и с белыми волосами. Никакого следа сердечной борьбы, выдержанной ею, не было заметно в гладких чертах, только ее волосы поседели преждевременно. Она сидела за чаем и очень удивилась, когда вошла Мария. Та сбросила салоп и шляпку и села к столу, а служанка принесла чашку и масло.

— Разве вы пьете чай без масла, Маргарет?

— Я иногда люблю сухой поджаренный хлеб.

Но Мария вспомнила, что мисс Бордильон никогда не любила сухого поджаренного хлеба, что она даже особенно была пристрастна к маслу, и увидала, что Маргарет встала спокойно и как будто украдкой вынула сахарницу из шкапа и поставила ее на стол. Мысль, и весьма неприятная, промелькнула в голове у Марии.

— Уж не свирепствует ли здесь голод, Маргарет? Я сейчас слышала, как страдают голодом в другом доме.

Последовало объяснение, потому что Мария непременно требовала его: Здесь был не голод, а очень строгая экономия и воздержание от всего, кроме совершенно необходимого. После того, как Мария и Эдифь оставили мисс Бордильон год тому назад, она должна была жить собственными средствами, сотнею фунтов в год. Это было бы достаточно для нее и ее служанки — теперь она держала одну — но, к несчастью, у нее на руках были Уильфред и Эдифь.

— Вы помогаете им, Маргарет? — воскликнула Мария.

— Сколько могу. Им некому больше помогать.

— Я этого не предполагала. Уильфред намекнул мне на это сегодня, но я думала, что я не так поняла его, у вас самой так мало.

— Милая моя, как же ты думаешь они жили? Никакое хозяйство не может быть без наличных денег. Несколько времени после их свадьбы я не хотела их видеть, не желая одобрять неблагоразумный шаг. Сначала вышли все деньги, сколько там у них было, а потом были проданы некоторые вещицы, затем прекратился и кредит. Однажды я встретилась с Эдифью — это было за три месяца до рождения ее ребенка — и она казалась так изнурена и слаба, что я отвела ее под руку домой, а Сэлли объяснила мне, в чем дело. Эта девушка — настоящее золото.

— О, Маргарет, какая она была всегда сердитая! — вскричала Мария, возвращаясь мысленно к детству своему и Эдифи, когда Сэлли тиранила их обеих.

— Обращение у нее железное, а сердце золотое. Она скопила кое-что, — продолжала мисс Бордильон, — очень немного, потому что она содержала мать и больную сестру, только несколько фунтов, и издержала их для Эдифи, когда родился ребенок.

— Никогда больше не буду называть ее сердитой, — сказала Мария с румянцем раскаяния. — Но, Маргарет, не находите ли вы, что с Уильфредом поступили очень дурно? Лавочники могли бы поверить ему в кредит.

— Он и без того им должен.

— Но ведь он старший сын папа, имение должно принадлежать ему со временем.

— Должно.

Это слово было произнесено со значительным ударением, и Мария вспыхнула: она дотронулась до болезненной струны в тайной глубине ее сердца.

— Было бы так несправедливо лишить имения Уильфреда, Маргарет, — сказала она, и голос ее понизился до шепота, потому что она коснулась предмета, о котором не осмеливалась говорить. — Он старший. Почти все состояние папа принадлежало нашей матери; наверно, он не захочет лишить этого Уильфреда.

— Лавочники, вероятно, не думают, чтобы это было так, — заметила мисс Бордильон принужденным тоном. — Я нисколько не стесняюсь и говорю то, что может служить обвинением леди Аделаиде.

— Вы думаете, что это виновата она?

— Да, виновата она. Она довела мистера Лестера до стесненных обстоятельств, и она раздражает его против сына. Мария, я не думаю, чтобы она позволила мистеру Лестеру помочь Уильфреду или даже завещать ему деньги его матери.

— Она, должно быть, ужасно несправедлива. Я знаю, что она такова в мелочах, но в этом… Есть ли у нее совесть, Маргарет?

Совесть вообще из материала очень упругого, — возразила мисс Бордильон с улыбкой. — Вот, Мария, все, что я желала сказать о леди Аделаиде, и я, право, не знаю, как я решилась сказать так много. Все это достаточно известно Дэншельду, и мы не можем ожидать, чтобы мясники и булочники занимались благотворительностью вопреки своим собственным выгодам.