Присягнувшие Тьме

Я колебался, отсылать ли распятие – самое обычное и скорее низкого качества. В конце концов решил оставить его у себя. Отпечатки пальцев я попытался снять сам, но конечно, ничего не обнаружил. Запекшуюся кровь я положил в пакетик – для анализа.

В полседьмого утра я уже ехал в сторону Безансона. В голове неотступно крутились вопросы, ответа на которые пока не было. В семь часов, наглотавшись пыли, я добрался до вокзала Безансона и стал ждать проводника нужного мне поезда. Такой способ пересылки я перенял у репортеров, которых встречал в Руанде: они отдавали свои пленки летчикам или стюардам регулярных рейсов.

Отдав посылку, я выпил кофе в привокзальной закусочной. Мне стало лучше – свежий воздух, холод и дневной свет сделали свое дело. Потом я направился к горам на поиски Жан-Клода Шопара, корреспондента газеты «Курье де Юра». Мне не терпелось заняться убийством Манон Симонис, случившимся четырнадцать лет назад, которое я считал неотъемлемой частью своего расследования.

– Месье Шопар?

Трава закачалась, из нее показался человек в камуфляже, стоящий по колено в воде. На нем были оливкового цвета болотные сапоги и такого же цвета комбинезон на лямках; лицо закрывала бейсболка цвета хаки. Соседи предупредили меня, что с утра по субботам «Шопар щупает форель». Пригнувшись, чтобы меня не было видно из-за листвы, я подошел ближе.

– Месье Шопар? – повторил я шепотом.

Рыбак бросил на меня гневный взгляд. Он зажал удочку под мышкой и, освободив руку, задвигал пальцами: сначала изобразил ножницы большим и указательным пальцами, потом прижал кулак ко рту. Я ничего не понял.

– Вы месье Шопар?

Свободной рукой он помахал в воздухе. Жест, видимо, означал: «Ладно уж». Затем он поднял удочку, отряхнул ее и направился к берегу, раздвигая ветки. Я хотел было ему помочь, но он даже не взглянул на мою протянутую руку и, цепляясь за камыши, выбрался на твердую почву. На поясе у него висели две металлические корзинки для рыбы, обе пустые. Вода текла с него ручьями.

– Вы что, не знаете языка глухонемых? – спросил он густым низким голосом.

– Нет.

– А я его выучил в центре для глухонемых. Готовил репортаж неподалеку от Бельфора. – Он откашлялся и вздохнул: – Если я вам скажу «ловить рыбу», что вы мне ответите по ассоциации?

– Утром. В одиночестве.

– Вот-вот. И еще в тишине. – Он отцепил корзины от пояса. – Ясно, куда я клоню?

– Прошу прощения.

Он пробормотал что-то неразборчивое, отогнул голенища сапог и скинул их одним махом, затем отстегнул на лямках пряжки и выбрался из комбинезона, словно гигантская бабочка из кокона. Под комбинезоном на нем была гавайская рубашка и холщовые брюки, на ногах – новехонькие кроссовки фирмы «Найк».

Я закурил. Он неодобрительно покосился на меня:

– Тебе не говорили, что это вредно для здоровья?

– Неужели? Ни разу не слышал.

Он зажал в уголке рта «житан»:

– Вот и я тоже.

Я дал ему прикурить и присмотрелся к нему: лет шестьдесят, массивный, волосы с проседью торчат из-под бейсболки, словно солома, трехдневная щетина напоминала железные опилки, даже из ушей торчали волоски. Настоящий дикобраз, зарывшийся в собственные иголки. На квадратном лице очки в толстой оправе. Выступающий подбородок придавал ему сходство с морячком Папаем.

– Так вы действительно Жан-Клод Шопар?

Он снял бейсболку и отвесил мне церемонный поклон:

– К твоим услугам. А ты кто такой?

– Матье Дюрей, журналист.

Он захохотал. Вытащив из кустов железный сундучок, он убрал туда сапоги и комбинезон.

– Мальчик мой, если хочешь, чтобы твоим россказням поверили, придумай байку получше.

– Не понял!

– Я тридцать лет проработал в разделе происшествий. Это тебе о чем-нибудь говорит? Легавого я чую за версту! В общем, если хочешь получить ответы на свои вопросы, будем играть в открытую, усек?

Выговор у него был не такой, как у Мариотта: те же рубленые гортанные звуки, но без тягучести, присущей речи священника. Я уже забеспокоился, не утратил ли я свой талант к перевоплощению.

– Ладно, – признался я, – я из парижской уголовки.

– Так-то оно лучше. Ты здесь по делу Симонис?

Я кивнул.

– Официальная командировка?

– Скорее полуофициальная.

– Тогда тебе здесь нечего делать.

Он нырнул в свой сундучок и извлек оттуда желтоватую бутылку:

– Отведаешь моего «десертного винца»?

– Что-то я не вижу здесь десерта.

Он снова засмеялся. В другой руке он держал два стакана, постукивая ими, будто кастаньетами.

– Слушаю тебя, – сказал он и наполнил поставленные на траву стаканы.

Я вкратце рассказал ему о расследовании Люка, о его самоубийстве, об уликах, которые привели меня сюда, изложил свою гипотезу о том, что существует связь между делом Симонис и этим актом отчаяния. В конце рассказа я показал ему фотографию Люка, ожидая в очередной раз услышать: «Никогда его не видел». В ярких солнечных лучах жужжали насекомые. День обещал быть великолепным.

– Насчет смерти Сильви, – сказал он, отхлебнув вина, – я толком ничего не знаю. Этим делом я не занимался.

– Почему?

– Досрочный уход на пенсию. В «Курье» решили, что я выдохся. А тут как раз подвернулось это дело. Отличный предлог, чтобы списать Шопара в архив.