Присягнувшие Тьме

Известие об убийстве Сильви не удивило Азуна. Видимо, жандармы уже говорили с ним. Я продолжал:

– Я как раз и звоню затем, чтобы узнать ваше мнение о его виновности.

Он снова помолчал, потом продолжил более миролюбиво:

– Почему бы нам не перенести этот разговор на понедельник? Вы пришлете мне факс и…

– Речь идет не о поставке шоколада, а об уголовном расследовании. Причем срочном!

Напряжение немного спало.

– Как теперь зовут Тома Лонгини? – спросил я.

– Жандармам это известно. Разве они вам не сказали? А я ничего не знаю.

– Почему мысль о его виновности кажется вам смехотворной?

– Тома не убийца. Вот и все.

– Его же подозревали в смерти Манон.

– Из-за дурацкого усердия ваших коллег. Бедному мальчику здорово досталось в полицейском участке.

– Вот и расскажите о его травме. О его реакциях.

– Так вы от меня ничего не добьетесь, майор. Пришлите мне завтра по факсу официальный документ, доказывающий, что вы ведете расследование по поручению судьи, тогда и поговорим.

– Я всего лишь хочу выиграть время. Если это ложный след, лучше бросить его сразу.

– Безусловно, ложный. А главное, оставьте Тома, наконец, в покое. С него уже хватит.

Почувствовав слабую струну, я решил сыграть на сочувствии:

– Ему действительно было так плохо?

Азун, вздохнув, проронил:

– Он страдал особой формой отклонения от реальности, характерной для переходного возраста. В моем отчете об этом говорится. Я наблюдал мальчика в течение всего лета.

Я так и подскочил. Тома Лонгини попал под подозрение в январе 1989 года.

– Лета восемьдесят девятого?

– Да нет же, восемьдесят восьмого!

– Но Манон Симонис была убита двенадцатого ноября восемьдесят восьмого года.

– Ничего не понимаю. Вам что, неизвестны материалы дела?

– Объясните, пожалуйста.

– Я лечил Тома до убийства. Его родители обратились ко мне в мае восемьдесят восьмого года. Затем, в начале следующего года, меня допросили служащие судебной полиции Безансона, потому что я хорошо знал Тома. И я свидетельствовал в его пользу.

Фуко сбили с толку даты. Когда он узнал, что в деле участвовал психиатр, то решил, что к нему обращались как к эксперту или же он оказывал психологическую помощь травмированному мальчику. А на самом деле Али Азун лечил Тома за год до трагедии!

Я откашлялся, стараясь сохранить хладнокровие.

– А в то время что с ним было не так?

– Его родители были обеспокоены. Мальчик нес какой-то бред. По крайней мере, они считали, что бред.

– Например?

– Он без конца говорил о каком-то дьяволе.

Я взглянул вверх. Мне показалось, что гора бьется о небо.

– А если поточнее?

– Он говорил, что Манон Симонис – к ней он относился как к младшей сестре – в опасности. Что ей угрожает дьявол.

– Какой дьявол? Он принимал какую-то форму?

– Тома об этом ничего не знал. Вообще-то он хотел, чтобы я с ней встретился. Надеялся, что мне она скорее все расскажет.

– Почему вам?

– Не знаю, может быть, как взрослому или как врачу.

– Вы разговаривали с ее матерью?

– Нет. Я думаю… В общем, по словам Тома, ее мать была как-то связана с этой угрозой.

У меня по спине побежали мурашки:

– Вы хотите сказать, что в ней и заключалась угроза?

– Этого он не утверждал.

– И что вы предприняли? Поговорили с девочкой?

– Нет. Тогда я видел в нем лишь подростка с неустоявшейся психикой. Мысли о дьяволе в таком возрасте – классический случай. Кроме того, неясны были его отношения с Манон. Девочка была младше его на пять лет. Во время наших сеансов я стремился решить прежде всего связанные с этим проблемы. Ему следовало научиться управлять своими желаниями. Вы понимаете, о чем я говорю?

– И вы этим ограничились?

– Послушайте. Всегда легко осуждать психиатров после того, как что-то произошло. Стоит случиться рецидиву, и нас уже осыпают упреками и проклятьями. Но мы же не провидцы!

О том же говорила мадам Бон. Когда-то эти взрослые не смогли допустить, что нелепые детские страхи окажутся реальностью. Немного успокоившись, Азун заговорил снова:

– Возвращаясь назад, я думаю, что Манон действительно угрожали. Но она не могла поверить, что угроза исходит от кого-то из взрослых. Она воображала, что ее преследует какая-то злая сила.

– Но почему она не могла поверить, что ей угрожает конкретный человек?

– Возможно, потому, что привыкла его любить. Произошел психологический конфликт. Такое нередко случается, например при педофилии.

– Значит, вы полагаете, что мать Манон представляла для нее опасность?

– Мать или кто-то из близких.

– Тома никогда не называл имен? Не упоминал о чем-нибудь конкретном?

– Никогда. Говорил только о дьяволе, о бесе.

– А потом вы виделись с Тома? Я хочу сказать, после обвинения в убийстве?

– Да, как только его выпустили. Родители хотели, чтобы я помог их сыну пережить это трудное время. Да они и сами были совершенно выбиты из колеи.

– Тома поправился?

– На мой взгляд, он оказался куда крепче, чем все думали. Настоящей травмой для него было не обвинение, а убийство Манон. А главное, что его никто не слушал, когда он пытался предупредить об опасности. В этом Тома обвинял всех на свете. Он твердил, что вернется, чтобы отомстить за Манон.