Читаем Присягнувшие Тьме полностью

Присягнувшие Тьме

Я скатился по склону холма, то и дело падая и поднимаясь, не оборачиваясь назад. Я больше не хотел видеть бункер — могилу демона. Спрятав в кобуру «глок» — мне все же удалось его разыскать, — я добрался до своей машины. Я чувствовал ледяные порывы ветра, от которого прилипала к телу пропитанная формалином и кровью одежда. Это было похоже на стальные пластины, используемые при рентгене, настолько холодные, что они обжигали меня. Мне нравилось это прикосновение. Оно смело мух, червей, частицы органов. Отпечатки сумасшедшего у меня на коже.

Сидя за рулем и раскачиваясь вперед-назад, я бормотал молитвы, как суры, стараясь добиться невозможного: простить Белтрейна. С закрытыми глазами я читал псалмы, но сердце мое в этом не участвовало. Во мне не было ни капли сострадания. Ни к нему, ни к себе.

Я тронулся. Мысль о следах колес заставила меня подумать об отпечатках, которые я, без сомнения, оставил внутри виллы, — я посмотрел на руки. На мне все еще были резиновые перчатки. Я сорвал их и с облегчением сунул в карман.

Вдавив педаль, я стал спускаться вниз по извилистому шоссе, которое привело меня в долину.

Фары. Я забыл включить фары. Когда они загорелись, мне почудилось, что ели расступаются от страха, когда я проезжаю мимо. Несмотря ни на что, меня не покидала мысль. Последняя перед развязкой.

Убийца все еще на свободе.

Тот, кто убил Лору и детей.

Еще ничего не закончено.

В тот же миг я подумал еще об одном срочном деле: Манон. Нужно ее настичь раньше полицейских. Найти объяснение, откуда на месте преступления ее отпечатки пальцев, и снять с нее все подозрения.

Я съехал на тропинку и забрался в лес. Выйдя из машины, погрузил лицо в листья, иголки, растирая его почти до крови. Снял плащ, потряс его, выбил, сорвал с себя рубашку, вывернул наизнанку, вытряхнул последних червей из намокших складок. Наконец, с покрасневшим от холода лицом, сотрясаемый спазмами, я упал на колени и ждал, пока ветер смоет с меня смерть и мои грехи. Я молился о том, чтобы буря очистила мою душу…

Отупевший, я забыл о времени. Я замерзал и ничего при этом не испытывал. Затем в памяти медленно всплыл образ. Камилла и Амандина, еще заспанные, в ночных рубашках, насыпают в миски кукурузные хлопья. Я зарыдал, вжавшись лицом в землю.

Сколько времени я так пролежал? Не знаю. Поднялся с трудом. Стуча зубами, влез в машину. Включил зажигание и отрегулировал отопление. Прошла вечность. И после того как тепло оживило меня, я позвонил Фуко.

— Это я, — заорал я в трубку. — Вы нашли Манон?

— Нет.

— Ты заходил ко мне?

— Ее там нет. Кругом полицейские. Твою мать… В Париже все, кто носит полицейскую форму, сейчас ищут ее!

От этой мысли мне стало плохо. Манон, затерявшаяся в городе, вжимающаяся в тень у подъездов, смешивающаяся с толпой вечером в пятницу. Почему она мне не звонит? Горячий воздух наполнил кабину, но я продолжал дрожать.

— А Люк?

— Понадобится укрепить решетку в его камере, когда он узнает.

— Кто ему скажет?

— Я не знаю. Доктора. Или Левен-Паю.

Я почувствовал облегчение оттого, что мне не придется это делать. Я снова подумал о малышках. Два невинных существа покинули землю. Теперь я узнавал свое отчаяние. Его особое лицо.

Лицо Руанды.

Отчаяние от отсутствия Бога.

— А ты, — продолжал Фуко, — что у тебя?

— Еще один труп.

— В Швейцарии?

— Я тебе даю адрес. Предупреди полицейских в Лозанне.

— Кто это?

— Мориц Белтрейн, врач.

— Что там случилось?

— Ты записываешь?

Я продиктовал координаты виллы «Паркос-сола» и уточнил:

— Позвони из уличного автомата, инкогнито.

Образ врача, сожранного мухами, предстал перед моим внутренним взором.

— И скажи им, чтобы они пошевелились, если хотят, чтобы к их приезду от трупа хоть что-то осталось.

— Почему?

— Они сами увидят.

— Когда ты возвращаешься?

— Сегодня ночью, на машине. Фуко, ты должен найти Манон раньше других.

Он вздохнул, выдавая свое бессилие и смирение:

— Если я ее найду, я ее выдам.

— Нет. Ты ее будешь охранять до моего возвращения! Мы вместе отведем ее к судебному следователю.

Фуко пробормотал что-то на прощание. Я снова ехал к Лозанне. Ко мне вернулось спокойствие. Спокойствие, граничащее с небытием. Посттравматическое состояние. Я сосредоточился на огнях автобана. Одного этого усилия хватило, чтобы мое сознание включилось.

В окрестностях Веве зазвонил мой сотовый.

— Это я.

У меня в груди что-то оборвалось. Голос Манон.

— Ты где?

— В мамином доме.

— Где?

— В мамином доме. В Сартуи.

Я искал логику в ее словах. Я ее не находил и зацепился за практическую деталь:

— Ты приехала на поезде?

— С Восточного вокзала.

— Когда?

— Не знаю. Когда я вышла из кабинета следователя.