Присяжный заседатель

Она протягивает тарелку своей подруге. Та рассеянно улыбается и сосредоточенно морщит лоб, думая о своем.

— Пицца с рыбой? — кривится Джесс. — Разве такая бывает?

— Если они тебе не нравятся, можешь их выковырять.

— Да ладно тебе, Джесс, не выпендривайся, — говорит Оливер.

— А на что они похожи по вкусу? — не слушает его Джесс.

— На сардины, — успокаивает его Джулиет.

— Нет, они как соль, только еще солонее, — высказывает свою версию Генри.

Оливер берет рыбешку, сует ее в рот и с видом гурмана зажмуривает глаза.

— Не совсем, — объявляет он. — Сейчас я скажу тебе, на что это больше всего похоже.

Он шепчет Джессу что-то на ухо.

— Неужели ты сказал то слово, о котором я подумала? — спрашивает сурово Джулиет.

— Да. — Оливер с невинным видом хлопает глазами.

— Неприличное слово, которое произносят только мерзкие мальчишки?

— Да.

Генри начинает хихикать.

— Неужели у тебя хватило невоспитанности сравнить анчоус с некой частью женской анатомии, о вкусе которой ты не имеешь ни малейшего понятия? Я права?

— Да, но именно за это я и люблю анчоусы, — отвечает Оливер. — Это моя единственная возможность получить наслаждение.

— Ты отвратительный мальчишка, — говорит Джулиет.

— Больше мне в этой жизни ничего интересного не обламывается, — вздыхает Оливер.

— Сейчас обломится, — многообещающе говорит Джулиет и швыряет в него анчоусом. Рыбешка попадает Оливеру в физиономию и прилипает к щеке. Генри аж заходится от хохота.

Еще больше воодушевляется Джесс.

— Здорово! Давайте кидаться пиццей! — кричит он, и это напоминает Джулиет, что она имеет дело с мальчишками, а не со взрослыми людьми.

— Нет-нет-нет, — поспешно говорит она. — Не сейчас и не здесь.

Оливер мягко улыбается, как и подобает настоящему джентльмену. Снимает со щеки анчоус, съедает его. Все смеются, даже Энни. Она не слышала, о чем речь, но делает вид, что разделяет всеобщее веселье. При этом глаза ее смотрят куда-то в угол. Джулиет не сводит с подруги глаз. Неужели Энни думает, что этот тип продолжает ее подслушивать? Неужели она по-прежнему его боится?

— Эй, Энни! — резко говорит Джулиет.

— Что?

— У нас сегодня праздник. Ты свободна. Рабство кончено. Все в порядке, ешь.

Следующее утро, одиннадцать часов. Энни впервые за все это время входит в мастерскую. Она не была здесь с тех пор, как привела домой Зака Лайда. У нее такое ощущение, словно она вернулась в свое детство, в давно забытые места.

Когда-то она была художницей. Ящики кажутся ей скучными, бездарными, инертными. Обычные деревянные ящики, и больше ничего.

Она останавливается перед незаконченной работой, которая называется «Страсть второго порядка к телевизионному льву». Название написано на бумажке, приклеенной к стене. Откуда взялось это название — Энни не помнит. Сейчас оно кажется ей слишком фривольным, постмодернистским. Никакого отношения к ее нынешнему состоянию это название не имеет.

Придется придумать что-нибудь другое. Самое главное — вернуться к работе, попасть в творческий ритм.

Ящик поднят высоко, его содержимое просматривается снизу. Энни щелкает маленьким переключателем, включает встроенный двигатель. По руке начинают бить полоски ткани, сотни маленьких шелковых змеек. Энни сует руку дальше, пальцы обдувает горячим паром — словно дышит хищный зверь.

Что ж, довольно занятно. Даже остроумно. Но и только. Не более.

Энни смотрит на рабочий стол и видит лежащий там мягкий мех. Ах да, львиная грива. Львов без гривы не бывает.

В тот день, когда она познакомилась с Учителем, львиная грива должна была занять свое место внутри ящика.

Энни осторожно спускает ящик на стол, переворачивает вверх дном, прикручивает отверткой шкуру, и через несколько минут ей становится немного легче, но облегчение длится недолго — в памяти воскресает страшная картина: Оливер едет на велосипеде, а Энни сидит в бешено мчащемся автомобиле. Автомобиль вот-вот собьет велосипедиста, и Энни от ужаса чуть не выпрыгивает из собственной кожи…

Она скрипит зубами, сжимает в руке отвертку, и приступ проходит — воспоминание исчезает.

Зачем она возится с этим ящиком? Мягкая, нежная меховая тряпка — все это сентиментальные глупости. Неужели она всерьез занималась такой ерундой? И что, все ее так называемые произведения того же сорта? Уютные, робкие безделушки? Нет, так дело не пойдет.

Энни закрывает глаза.

Она стоит, слегка раскачиваясь, потом начинает расхаживать взад-вперед по комнате. Невидящий взгляд устремлен в никуда. Постепенно перед взором Энни возникает некий образ. Это дом — симпатичный такой фермерский домик с кружевными занавесочками, палисадником, очаровательной антикварной мебелью.

Есть только одна странность — все стены домика утыканы стеклянными осколками. Тысячи острых как бритвы осколков словно растут из стен. Ходить по дому нужно очень осторожно — чуть ошибешься, и стены искромсают твое тело. Не дай Бог, споткнешься и упадешь — уже не встанешь.

Когда проходишь через комнаты, отовсюду доносится смутный механический звук, будто работает пресс или какая-то давильня.

Так вот оно какое, это новое произведение?

Создать такое тебе, Энни, не под силу.