Прислуга

– Я и сказала. И еще добавила, что она ненормальная, – продолжает Эйбилин. – Спросила, а что, если мы расскажем правду? Как боимся попросить даже самой маленькой прибавки жалованья. Как нам не оплачивают страховку. Каково это, когда твой босс называет тебя… – Эйбилин качает головой. Хорошо, что она не произнесла это вслух. – Как мы любим их детишек, когда они маленькие… – Тут у Эйбилин начинают дрожать губы. – А потом они вырастают и становятся такими же, как их мамы.

Опускаю глаза и вижу, что Эйбилин вцепилась в свою черную сумочку, будто это единственное, что у нее осталось на свете. Эйбилин ведь уходит работать в другую семью, когда детишки взрослеют и начинают обращать внимание на цвет кожи. Мы с ней об этом никогда не говорим.

– Даже если она изменит имена прислуги и всех белых леди, – всхлипывает Эйбилин.

– Она точно ненормальная, если думает, что мы согласимся на такое опасное дело. Ради нее.

– Мы же не хотим поднимать всю эту грязь. – Эйбилин вытирает платочком нос. – Рассказывать людям правду.

– Не хотим, – соглашаюсь я, но тут же замолкаю. Что-то такое есть в слове «правда». Я с четырнадцати лет пытаюсь сказать белым дамам правду о работе на них.

– Мы ничего не хотим менять, – шепчет Эйбилин, и мы молчим, думая обо всем, что не хочется менять. Но тут Эйбилин, прищурившись, решительно спрашивает: – Ну вот, безумная идея, да?

– Думаю, да, только… – И тут же все понимаю. Мы дружим шестнадцать лет, с тех пор как я переехала из Гринвуда в Джексон и мы познакомились на автобусной остановке. Я могу читать мысли Эйбилин, как воскресную газету. – Ты решилась на это. Решилась рассказать правду мисс Скитер.

Она пожимает плечами, но я точно угадала. Тут подходит его преподобие Джонсон, присаживается на скамью позади нас и говорит, наклонившись как раз между нами:

– Минни, прости, не успел раньше поздравить тебя с новой работой.

Я смущенно разглаживаю платье:

– Да что вы, спасибо, ваше преподобие.

– Должно быть, Эйбилин помолилась за тебя. – И похлопывает Эйбилин по плечу.

– Наверняка. Я уже говорила Эйбилин, ей пора брать плату за это.

Преподобный хохочет. Затем поднимается, идет к кафедре. Все вокруг стихает. Поверить не могу, что Эйбилин собирается рассказать мисс Скитер всю правду.

Правду.

Холодок пробегает по телу, словно водой окатили. Словно стихает пожар, полыхающий внутри всю мою жизнь.

«Правда», – повторяю про себя – просто почувствовать, как это звучит.

Преподобный Джонсон поднимает руки, начинает говорить, низким таким, мягким голосом. За его спиной хор запевает «Разговор с Иисусом», и мы встаем. Уже через полминуты я обливаюсь потом.

– Может, и тебе будет интересно? Поговорить с мисс Скитер? – шепчет Эйбилин.

Оборачиваюсь, позади Лерой с детьми – опоздал, как обычно.

– Кто, я? – На фоне тихой музыки мой голос звучит слишком резко. Продолжаю потише, но все же не слишком: – Ни за что не стану заниматься такой ерундой.

В декабре вдруг потеплело – думаю, чтобы меня позлить. Даже когда на дворе сорок градусов[26], я в испарине, как кувшин с ледяным чаем в августе, а тут проснулась утром, а на термометре восемьдесят три. Полжизни борюсь со своей потливостью: специальные кремы, замороженная картошка в карманах, пакетик со льдом, привязанный к голове (между прочим, заплатила доктору за этот дурацкий совет), а все равно каждые пять минут приходится менять салфетки. Повсюду таскаю за собой рекламный веер от крематория «Теплые похороны». Отлично помогает, да и достался бесплатно.

Зато мисс Селия радуется такой погоде, даже выходит во двор и сидит у бассейна в дурацких своих очках и махровом халате. Слава богу, хоть дома не толчется. Сначала я думала, может, у нее со здоровьем не в порядке, но теперь считаю, у нее с головой неладно. Не в том смысле, что она сама с собой разговаривает, как старухи вроде мисс Уолтер, – там-то понятно, что это просто старческая болезнь. Не, мисс Селия без дураков чокнутая, с большой буквы «Ч», – таких забирают в психушку, замотав в смирительную рубашку.

Каждый день она пробирается в пустые спальни наверху. Слышу, как маленькие ножки крадутся по коридору, обходят скрипучие половицы. Я особо в голову не беру – в конце концов, это ее дом. Ну ладно – раз, другой, но потом она опять туда идет, и еще раз, и еще, и ведь украдкой, дожидается, пока я радио включу или займусь пирогами. Ну разве не подозрительно? Посидит там минут семь или восемь, потом высунет голову, оглядится, не видать ли меня, и спускается вниз.

– Не лезь в ее дела, – советует Лерой. – Тебе нужно только, чтоб она своему мужику рассказала, что ты прибираешься в его доме.

Пару последних вечеров Лерой приходил «под мухой» – пил после смены, спрятавшись за трансформаторной будкой. Он не дурак. Прекрасно понимает: если меня пристукнут, ему в одиночку придется оплачивать все счета.