Прислуга

– Ничего не слышно о Минни? – интересуюсь я. – Если миссис Штайн понравится, хорошо бы, чтобы я готова была к следующему интервью.

Эйбилин качает головой:

– Я трижды спрашивала Минни, но она твердит, что не станет в этом участвовать. Пожалуй, я ее понимаю.

Стараюсь не выдать беспокойства.

– Может, вы могли бы спросить других? Подумайте, кому это было бы интересно?

У Эйбилин наверняка лучше получится убедить прислугу, чем у меня.

– Есть несколько, с кем я могла бы поговорить, – кивает Эйбилин. – Как вы думаете, сколько времени нужно этой леди, чтобы понять, нравится ей или нет?

– Не знаю, – пожимаю плечами я. – Если отправим письмо на следующей неделе, возможно, к середине февраля получим ответ. Но наверняка не скажешь.

Эйбилин, поджав губы, рассматривает свои записи. И тут я замечаю нечто, на что прежде не обращала внимания. Предвкушение, проблеск волнения. Я была настолько поглощена собственными переживаниями, что мне такое и в голову не приходило. Оказывется, Эйбилин не меньше, чем я, нервничает при мысли о том, как редактор в Нью-Йорке будет читать ее историю.

На пятой встрече Эйбилин читает о том дне, когда погиб ее сын Трилор. Как белый бригадир зашвырнул его переломанное тело в кузов грузовика. «А потом они просто сбросили его у больницы для цветных. Там была медсестра, она мне рассказала. Белые просто выкатили его из кузова и уехали». Эйбилин не плачет, просто долго молчит, а я не отвожу взгляда от пишущей машинки.

На шестой встрече Эйбилин говорит:

– К мисс Лифолт я пришла работать в 1960-м. Когда Мэй Мобли было две недели от роду.

И передо мной словно распахиваются тяжелые врата доверия. Она описывает постройку туалета в гараже, признается, что теперь рада тому, что он есть. Это гораздо лучше, чем выслушивать жалобы Хилли на то, что приходится пользоваться одним туалетом с прислугой. Эйбилин рассказывает, как однажды я заметила, что черные слишком часто ходят в церковь. Она это запомнила. Я поеживаюсь при мысли о том, что еще могла наговорить, не подозревая, что прислуга меня слышит.

Как-то вечером она пробормотала:

– Я тут подумала…

Терпеливо жду продолжения. После того как Эйбилин стошнило, я усвоила, что нужно просто дать ей время.

– Я подумала, что мне, наверное, нужно почитать кое-что. Это могло бы помочь с моими собственными записками.

– Вы можете сходить в национальную библиотеку. У них целый зал посвящен писателям Юга. Фолкнер, Эудора Уэлти…

Сдержанное покашливание в ответ.

– Вы же знаете, черных не пускают в эту библиотеку.

Какая же я дура.

– Простите, я забыла.

Библиотека для цветных никуда не годится. Несколько лет назад около белой библиотеки проходила сидячая забастовка, об этом писали в газетах. Когда толпа чернокожих явилась на эту демонстрацию, полицейские просто спустили на них немецких овчарок. Глядя на Эйбилин, я вновь вспоминаю, как она рискует, ведя беседы со мной.

– Я с радостью возьму для вас любые книги, – говорю я.

Эйбилин спешит в спальню и возвращается оттуда со списком.

– Я, наверное, отмечу те, которые хочу в первую очередь. В библиотеке Карвер я уже три месяца в листе ожидания на «Убить пересмешника». Давайте посмотрим…

Она отмечает следующие книги: «Души черного народа» Дю Буа, стихи Эмили Дикинсон (любые), «Приключения Гекльберри Финна».

– Некоторые я читала в школе, но не до конца. – Она продолжает отмечать, периодически задумываясь над следующей книжкой.

– Вы хотите почитать… Зигмунда Фрейда?

– О, он потрясающий, – кивает Эйбилин. – Мне интересно узнавать, как работает голова. Вам когда-нибудь снилось, что падаете в озеро? Он пишет, что это вы вспоминаете собственное рождение. У мисс Франсес, у которой я работала в 1957-м, у нее были все его книги.

На двенадцатом заглавии я решаюсь спросить:

– Эйбилин, а давно вы собирались попросить меня об этом? Чтобы я взяла для вас книги?

– Какое-то время, – пожимает она плечами. – Наверное, боялась.

– Вы думали… я откажусь?

– У белых свои правила. Я же не знаю, каких вы придерживаетесь, а каких – нет.

Мы пристально смотрим друг на друга.

– Я устала от правил, – наконец произношу я.

Эйбилин усмехается и выглядывает в окно. И я понимаю, насколько неубедительно для нее звучит это признание.

Битых четыре дня я торчу за машинкой в своей комнате. Двадцать отпечатанных страниц, испещренных красными пометками и исправлениями, превращаются в тридцать одну аккуратную страницу на белой стрэнтморской[28] бумаге. Я пишу краткую биографию Сары Росс. Эйбилин выбрала себе такой псевдоним в память своей учительницы, которая скончалась много лет назад. Указываю возраст героини, чем родители зарабатывали на жизнь, а следом идут рассказы Эйбилин в том виде, в каком она сама их написала, – простые и откровенные.

На третий день мама кричит снизу, чем это я там занимаюсь дни напролет. А я кричу в ответ, что печатаю заметки по поводу изучения Библии – пытаюсь объяснить, почему я люблю Иисуса.

Слышу, как мама говорит отцу после ужина: «Она занялась делом». Приходится теперь таскать с собой повсюду Библию, чтобы выглядело правдоподобно.