Прислуга в гостинице духов

На этом тема для меня была закрыта, и я демонстративно вернулась к рисованию, но теперь ничего не клеилось. Состояние погони за образом ушло, ушло и волшебство, оставив мне простую бумагу и карандаш, которым я вяло штриховала тени.

Примерно через час, когда ночная прохлада дала о себе знать, а выданный Вилли перекус был съеден, мы собрались спускаться. Требовалось еще заглянуть в комнату, где хранился ключ, и некоторое время провести около него. Я как раз сложила блокнот в сумку, когда на горизонте вдруг показалась знакомая лиловая змейка. Она стремительно приближалась, и вскоре рядом с нами стоял дух желания собственной персоной.

Вот только его мне не хватало после утреннего общества заклинателя!

Най остановился, сложив руки на груди, и обвел нас с Германом тяжелым взглядом. Будь я Наблюдательницей и умей видеть ауры, наверняка обнаружила бы, что у духа желания она сейчас чернее угля.

– Что надо? – без тени дружелюбия спросил Герман.

– Я пришел не к тебе, – передернув плечами, ответил дух и, не став дожидаться, пока я выскажу все накопившееся в душе возмущение, произнес: – Я думал над тем, что ты сказала. И, знаешь, ты права. Я существую с того времени, как появился этот мир. С того же времени получаю любую, какую только пожелаю, кем бы она ни была. Просто потому, что хочу. Но мне неподвластно разлучать пары, это противоречит самой моей сути. Теперь ты больше не одинока, карамелька. Поэтому я оставлю тебя.

Как только до меня дошел весь смысл его слов, так сразу и захотелось рухнуть на колени и благодарить высшие силы за ниспосланное мне счастье. А еще я непроизвольно покосилась на Германа, гадая, понял ли он самое важное в словах Ная. Судя по ответному взгляду – понял.

Мне стало настолько же легко, насколько и неловко.

«Теперь ты больше не одинока» – фраза, которая не имеет двойного дна.

Больше ничего не говоря, Най ловко запрыгнул на змея и уже приготовился взлетать, но я вынудила его ненадолго задержаться.

– Удачи тебе, – пожелала ему почти искренне. – И учись хорошо прятаться.

Догадавшись, что я подразумеваю преследующую его госпожу Санли, дух желания усмехнулся, но теперь в этой усмешке не было ничего надменного и самодовольного – пожалуй, так мог улыбаться один хороший знакомый другому.

– А ты учись смотреть глубже, – неожиданно пожелал он. – Видишь безымянных, а самого главного – того, что под носом, не замечаешь.

Сорвавшийся с места змей поднял ветер, резво взвился к самому небу и вскоре превратился в маленькую лиловую ниточку, затерявшуюся где-то в темноте. А мне только и оставалось недоумевать: что он сейчас имел в виду?

Остаток августа пролетел быстрее, чем июль, а сентябрь оказался еще скоротечнее августа. Незаметно наступил октябрь, с которым постепенно уходило последнее тепло, а природа так же постепенно засыпала, облачаясь в красно-золотую пижаму.

Ритм жизни более-менее наладился: я продолжала трудиться в гостинице, работала иллюстратором, контактировала с Димой, который, по всем признакам, не оставлял попыток на меня воздействовать, и проводила много времени с Германом… нет, не так. Очень много времени с Германом! Помимо совместных дежурств до сих пор продолжались наши сеансы рисования – я все никак не могла закончить его портрет. Перерисовала уже три раза и каждый из них в итоге разрывала в клочья. На меня нападала какая-то смертная тоска, недовольство собой, что в конце концов приводило к полнейшему отчаянию. Герман, чей характер переменился в лучшую сторону, старался меня успокоить и говорил, что неудачи с портретом не стоят моих переживаний, но это не утешало. Зато, если не брать в расчет мой творческий кризис, в наших отношениях, так же как и в поведении Германа, явно чувствовался прогресс.

Вечерами, свободными от дежурства, мы ходили в кофейню, ставшую нашим любимым местом. Или выбирались на террасу, если там было пусто. А иногда просто торчали у Германа в комнате, валяясь на кровати, слушая музыку и болтая о жизни.

Казалось бы, прошло почти два месяца, а я все никак не могла поверить, что безымянноборец оттаял. Конечно, характерец у него по-прежнему оставался еще тем и на компромиссы этот человек идти так и не научился, но все-таки угрюмости в нем стало поменьше. И пробудились чувство юмора и легкость в общении, что меня несказанно радовало.

В общем, если не тратить слов понапрасну, то я влюбилась – нет, даже не по уши, – а по самую макушку. Я буквально не могла им надышаться, хотя и старалась не показывать своих чувств слишком явно. Определенно я тоже была ему очень симпатична – более того, очень нравилась, но вот в том, влюблен ли он в меня так же, уверена не была. А не будучи в этом уверена, не позволяла нашим отношениям перейти на новую ступень, чего иногда очень хотелось.

Наверное, я все-таки чересчур идеалистка. Как мечтала когда-то о прекрасном принце – единственном и на всю жизнь, так мечтать и продолжала. Ну и гордость, куда уж без нее, не позволяла полностью раствориться в том, чьи ответные чувства пока еще вызывали сомнения.