Приспособление/сопротивление. Философские очерки

Теоретизирование и философствование о человеке приостанавливают историю в каком-либо ее моменте, будучи продуктами той или иной стадии в ее движении, а не только нашего универсального мыслительного дара. Задержка сознания на одной из собственных версий выражается в том, что оно проецирует самоотрицание на свою предшествующую данной фазу развития. Homo historicus недоволен собой как тем, кто отбрасывается в прошлое, минует. Он прельщен современностью, производство которой ослепляет его, идет в ущерб пониманию себя. Добываемое авторефлексией объектное «я» становится для него непроницаемым, некой инстанцией, имеющей место по контрасту с ближайшим умственным прошлым, со своей стороны – транспарентным (пусть даже во многом лишь кажущимся таковым) постольку, поскольку оно подлежит разрушению в самóм основании, в своих началах. В отличие от ребенка, радующегося тому, что он обнаружил себя в Другом, homo historicus оспаривает Другого ради самосохранения (возведенного в нравственный принцип уже стоиками и канонизированного в Новое время в «Этике» Бенедикта Спинозы). В непроективном самоотрицании историзованное сознание натыкается на такую свою же область, в какой его нет. Она объявляется сферой бессознательного. Фактически, однако, мы сталкиваемся здесь с удалением субъекта от себя как объекта, с авторефлексией, негативность которой была опрокинута на чужую рефлексию, вследствие чего самосознание, конституирующее человека, сокращает свой объем. Оно упускает из виду многие из тех возможностей, которые находятся в распоряжении сознания.

Обвинив в статье «По ту сторону социального» (1925) фрейдизм в том, что он извлекает свои выводы о бессознательном из «частно-личного взаимоотношения двух (врача – больного) <…>»[299], откуда проистекает мнение о полярном расколе психики на легализованную и нелегализованную в сознании, Михаил Бахтин выдвинул в опубликованной годом позже работе «Слово в жизни и слово в поэзии» взамен ложной с его точки зрения категории представление о «подразумеваемом» любых индивидуальных высказываний, привносящим в них «контрабандой» прямо не заявленную коллективную оценку референтов, к которым они отсылают. У самого Фрейда в конкуренцию с бессознательным вступило, как мы уже знаем, «предсознание». Американская когнитивистика охотно пускает в оборот понятие «подсознательного», ориентируясь на теоретические выкладки Жане. Все эти термины, как и «относительное бессознательное» Каруса, обозначают, по существу, одно и то же: неиспользованные возможности сознания, которые, однако, имеют шанс превратиться из латентных в напрашивающиеся в работу. Не употребленное в дело всегда прикосновенно к истории в узком или широком ее объеме. Она не могла бы состояться, не обладай ее субъект потенцией, гарантирующей ей будущность, бесперебойность. История наделяет футурологическим содержанием даже прошлое, когда ставит своей задачей его реставрацию.

В эго-историях к полю предсознания (из всех только что названных терминов этот выглядит наиболее удачным) принадлежат акты восприятия, аффекты и элементы семантической информации, откладывающиеся в памяти в качестве маргинальных, иррелевантных здесь и сейчас, но могущих быть вызванными оттуда и задействованными сознанием, если в том возникнет нужда. Память, разумеется, удерживает не всё, что в нее попадает. Но если некоторые из оставленных в ней внешними обстоятельствами следы полностью исчезают, то в таком случае приходится говорить не о дополнении сознания бессознательным, а о никак не восполнимом для сознания отсутствии каких-либо данных. Обычно мы помним себя начиная с возраста в два с половиной – три года. Инфантильная амнезия опричинивается тем, что опыт, необходимый для отправления жизни, сосредоточен для младенца в будущем, куда и нацеливает его внутреннее психическое становление. Память входит в свои права, когда порыв в будущее тормозится некой опасностью, которая обязывает сознание заложить резерв, бытовать там, где оно не только есть, но и было со всей несомненной надежностью тогдашнего своего бытования. Угроза намечается в манящем грядущем в той мере, в какой растет самосознание ребенка, открывающее ему его объектность, то есть смертность. Память скапливает в себе больше того, что идет на потребу сознания, чтобы явиться противовесом имманентной ему обреченности на гибель. О премемориальном периоде в психогенезе будет сказано позднее.