Пристанище пилигримов

Закрывшись в кабинете на ключ, я прилёг на свой любимый диванчик и собрался минут двадцать подремать, чтобы завязалась хоть какая-то жиринка после обеда. Я закрыл глаза и прогнал из головы тревожные мысли. Тело постепенно наполнилось умиротворяющим теплом, и на внутренней поверхности век побежали какие-то картинки, — мне всегда хорошо спалось на рабочем месте, — я сладко потянулся, уперевшись пяточками в подлокотник, и провалился в безмятежный сон…

Кто-то подёргал дверь — я приоткрыл один глаз и тут же закрыл его. «Пошли все на хуй», — прошептал я, но кто-то тихонько постучал. Я нехотя поднялся — скрипнули пружины. Я повернул ключ в замке и толкнул дверь — мой кабинет начал заполняться людьми в милицейской форме.

Среди них был один в штатском, который представился старшим оперуполномоченным уголовного розыска Карпухиным, — это был маленький невзрачный человек в сером плаще и в серой кепке, у него были тонкие черты лица, прямой нос и близко поставленные, слегка выпуклые глазёнки. Он часто ими моргал и слегка заикался, когда спрашивал у меня фамилию, имя, отчество и год рождения.

— Набоков Владимир Владимирович, — ответил я, чуть зевнув спросонья, — 22 апреля 1899 года рождения.

— Что? — спросил Карпухин. — Изволите д-дурака валять? П-паспорт есть с с-с-собой?

Ребята из ОМОНа усадили меня на диван и держали под прицелом укороченных АКС-74, а в дверном проёме маячили мои коллеги: Саша Мыльников, Лена Соколенко, Серега Шахторин и кто-то там ещё. У меня возникло впечатление, что я смотрю боевик, в котором исполняю главную роль. Последний раз эту роль я играл в 1991 году, когда наручники точно так же защёлкнулись на моих запястьях, но после первой судимости я стал более изворотливым и осторожным, поэтому мне почти всегда удавалось избегать правосудия; к тому же у правоохранительных органов были задачи поважней, нежели гоняться за каким-то фраером.

— Вы же знаете, как меня зовут, — ответил я, вальяжно развалившись на диване. — Сегодня в обед срисовали… А я-то чувствую, что где-то подгорает, но понять не могу — где? Я же законопослушный гражданин: даже водку перестал пить, курить бросил, улицу перехожу только на зелёный свет. Перепутали Вы меня с кем-то, товарищ капитан.

— Мы Вас задержали для п-проведения с-следственных мероприятий. П-прошу вас одеться и следовать за нами.

— А что он опять натворил?! — вякнула Лена Соколенко, сунув в дверной проём свой длинный крючковатый нос.

— А п-почему «опять»? — спросил Карпухин, чуть ухмыльнувшись и прищурив один глаз.

— Так он к нам работать пришёл после отсидки… Как его только взяли? Он тут поначалу гоголем ходил, по фене разговаривал, но потом как-то пообтесался, слава богу… Хотя-я-я сколько волка не корми…

— Познакомьтесь, гражданин начальник, — хохотнул я, — это внучка Павлика Морозова… Настоящий советский человек!

— Да! И я горжусь этим! — крикнула Лена тоненьким фальцетом.

— Калитку закрой! — зловеще прошипел я.

— Так Вы, Эдуард, уже р-р-ранее судимы? — спросил опер.

— Было дело, — ответил я.

— П-по каким статьям уголовного к-кодекса?

— 148, 147, 196, 194, 218 УК РСФСР. Потом была ещё статья 158 УК РФ, но не доказали… А сейчас за что берёшь, гражданин начальник?

— Вам на Гастелло всё объяснят, — ответил Карпухин совершенно отчётливо и добавил: — Одевайтесь.

Я зашнуровал ботинки, надел пальто, и, обведя взглядом честную компанию, собрался на выход…

— Руки вперёд, — приказал суровый омоновец.

Я протянул к нему запястья, и он ловко накинул на них браслеты. «Неужели размотали какие-то старые дела? — подумал я. — Резня в подворотне? Стрельба на трассе? Менты бывают чудовищно медлительны, но хватка у них железная, как у крокодила… Если вцепятся, то уже не отпустят. Хоть так, хоть эдак, канитель будет долгая».

Когда меня вывели в коридор, там у стеночки стояла слегка побледневшая Машенька и нервно теребила свою длинную косу.

— Эдуард Юрьевич, Вас надолго забирают? — спросила она, глядя на меня своими голубыми, широко распахнутыми глазищами.

— Нет, Машенька, — ответил я с оптимистичной ноткой в голосе, — только стрижку поправит тюремный цирюльник, и сразу к тебе вернусь.

— До свидания, Эдуард Юрьевич, — промямлила она.

— Машенька, мы обязательно будем вместе! — крикнул я не оборачиваясь. — Жди меня, и я вернусь…Только очень жди! Жди, когда наводят грусть жёлтые дожди!

— Шут гороховый! — услышал я скрипучий голос Лены Соколенко, в девичестве — Ройтенберг.

— No pasaran! — кинул я в толпу, бурлящую за моей спиной.

А через полчаса за мной захлопнулась дверь ИВС в ГОМ-1 на улице Гастелло, и это была та же камера с деревянной платформой, что и девять лет назад. Тот же острый запах аммиака и сладковатый аромат фекалий распространялись по всему изолятору. В углу камеры, словно неотъемлемая часть интерьера, валялся какой-то бомж, и воздух тоже не озонировал, — тонкая ядовитая струйка выползала из-под него, прожигая насквозь и платформу, и бетонный пол.

— Ничего не меняется в этом подземелье, — произнёс я, аккуратно присаживаясь на краешек деревянного подиума.